– Не знаю!
– отвечает он.

Поздний час. В окошке на крыше появляются знакомые лица. Это Альфредо Фернандес Вильялон и Хосе Паскуаль Сантамария. Они тоже дежурят сегодня на крыше. Крутят головой, осматривая ночное небо. В свете прожекторов в нем вспыхивают серебряными нитями десятки повисших в воздухе "колбас" воздушного заграждения. По соседним крышам передвигаются серые тени: там тоже дежурят люди.

Это первая воздушная тревога. Первый вражеский самолет прорывается в воздушное пространство над Москвой.

На этот раз мы с Ариасом дежурим на самой крыше. Еще один наш товарищ, Макайя, стоит внизу у лестницы - на случай, если понадобится вода. А Бланко и Дуарте - у ящиков с песком: один - с лопатой, другой - с железными щипцами с длинными черными ручками. Все мы напряженно ждем, как будут развиваться события.

Начались они так: в одиннадцать вечера из репродуктора раздался голос диктора московского радио Левитана: "Внимание, внимание! Граждане, воздушная тревога!.."

С крыши мы видим, как вдали, на окраине города, со стороны Пролетарского района, возникает огненная завеса. Постепенно приближаясь к центру, она несет с собой грохот зенитных выстрелов, пулеметных очередей и взрывов бомб.

Лучи прожекторов прорезают небо в разных направлениях. Кажется, будто горит сам небосвод.

Вдруг в небе что-то вспыхивает, как молния: это прожектор выхватывает силуэт фашистского самолета. Мгновение - и "Юнкерс-88" в цепких объятиях других прожекторов. Самолет пролетает над улицей Горького, затем поворачивает вправо и над кинотеатром "Ударник" пытается уйти влево. Его путь освещают прожекторы и вспышки взрывов зенитных снарядов.

Зенитная пушка, установленная во дворе нашего дома, пока молчит. Мы, испанцы, в шутку прозвали ее "Фелипс". Молчаливые и сосредоточенные артиллеристы ждут приказа открыть огонь.

Наконец пушка начинает стрелять, освещая вспышками выстрелов двор.

Немец стал сбрасывать бомбы. Падают стокилограммовые фугаски. Две крупные "капли" летят со свистом: "фиу!.. фиу!.."

– Держись, дружок, эти будут наши!
– почти в самое ухо кричу Ариасу. "Бум!., бум!.."

– Мимо!
– говорит Антонио огорченно. У него такое выражение лица, будто он весьма сожалеет, что бомбы упали вдали от нас.

– Зато следующая наверняка наша!
– говорю я. "Фиу!.. фиу!.. бум!., бум!.."

– Упали в саду, сегодня нас обделили.

– А-а!..
– Звук упавшего тела - и молчание.

– Кто-то упал с крыши... Сбросило взрывной волной!

– Держись крепче за трубу!

Мы уже оглохли от взрывов фугасных бомб и грохота зенитных снарядов. Вдруг на нашу крышу падает дождь из зажигательных бомб. Разгораясь, они шипят и плюются огнем на манер верблюдов: "пшить!.. пшить!.."

С криком бежим к месту падения бомб. В руках щипцы, пустые ведра, лопаты... И только когда последняя зажигалка погасла в ящике с песком, вздыхаем с облегчением. "Прилипший" к потолку чердака дым потихоньку опускается и выходит через люк, пока не выветривается совсем.

И опять начинает стрелять "Фелипс". Объятый пламенем "юнкерс" штопорит за Серпуховской площадью. До нашей крыши долетают возбужденные голоса людей, идущих по улице. Стучат по мостовой солдатские сапоги. Ноющий звук моторов немецких самолетов удаляется в ночь. Светает. Мы стоим обнявшись и тихо разговариваем сорванными, охрипшими голосами.

Наступила относительная тишина. Защитники города подбирают раненых и убитых. Дежурство продолжается - ждем следующего налета...

Мы находимся на крыше высокого дома. Живем в этом доме целую неделю. Мы - это испанские летчики, приехавшие совсем недавно с подмосковной станции. Там мы проходили военную подготовку. Кажется, будто прошла целая вечность с тех. пор, как мы вышли дежурить на крышу. Всех нас тоже тревожат сводки о положении на фронтах: немцы все больше углубляются на советскую территорию, а мы сидим без дела.

– А что, если поговорить с полковником?
– предлагаю я своим друзьям.

22 июня - день начала войны остался уже далеко позади, но его невозможно забыть. Тогда казалось, будто время остановилось. Суровый голос Левитана сообщил тяжелую весть, от которой поползли мурашки по спине: немцы бомбили города Минск, Киев, Харьков...

Потом, в своем общежитии, мы бегали по этажам, кричали, плакали, неизвестно чему смеялись. Все мы хорошо знали, что такое война. Роденас, полураздетый, держал руки в карманах брюк и как сумасшедший хохотал на весь дом. Бледный как смерть Кано застыл на месте, вращая глазами. Моретонес достал с чердака чемоданы и начал кричать:

– Э!.. Готовьте чемоданы! Теперь мы уж точно поедем домой, в Испанию!.. В Испанию! Теперь фашизм не устоит!

В этой суматохе Алкальде, самый старший в нашем коллективе, серьезный, с худым длинным лицом и тонкими губами, закричал?