— Она же старая… — удивленно пробормотал я.

— Старая, да… — кивнула Ольга. — Она мне нужна.

Я подумал, что она хочет сохранить какое-нибудь рекламное объявление или что-нибудь в этом роде.

— Это он принес эту газету… Владимир Евгеньевич… — она впервые при мне назвала отца по имени — правда, по имени-отчеству.

— Тогда же, когда открытку? — тупо спросил я.

— Открытку? Ах да… нет. Раньше. Да на ней же число стоит. Когда вышла, тогда и принес, в тот же день. За несколько дней до…

— И ты ее читаешь… — пробормотал я полувопросительно.

— И я ее читаю, — как эхо повторила она. — С ней тоже что-то не так.

— В каком смысле? — я вытаращил глаза.

— От нее он тоже разнервничался. Прочитал ее здесь и стал сам не свой. Я сначала про это забыла — из-за открытки и… из-за всего… А сегодня наткнулась на нее прямо перед твоим приходом — и вспомнила. И села читать.

— Как же ее до сих пор не выбросили? — удивился я.

— Я никогда не выбрасываю… — она вздрогнула, закрыла глаза и поправила себя, — не выбрасывала его бумаги. Никакие — что бы он ни принес. А газету он сам сложил и сунул в ящик. Вот в этот, — она указала на тот же ящик, в который только что убрала ее сама. — Там на первой странице статья про асфомантов, большая. Наверное, в ней все дело. Я ее читаю — вдруг там что-то…

— Ты говорила, он думал вслух… — осторожно начал я. — Может, он в тот раз тоже что-нибудь сказал?

— Нет, — она покачала головой. — В тот раз нет. Я поняла по лицу, по жестам — знаешь, как это бывает… Он очень волновался. Только одно слово пробормотал дважды, пока читал. Но я не расслышала. То есть мне послышалась глупость какая-то, вроде: «Мёбиус, Мёбиус…» — я потому и запомнила, что глупость. При чем здесь Мёбиус? Он, конечно, что-то другое сказал…

Опять Мёбиус! Мёбиус. Статья про асфомантов. Значит, как-то это завязано одно на другое? А письмо, которое он получил тогда, за завтраком? Письмо, после которого он первый раз заговорил про этого Мёбиуса — оно что, от асфомантов? Предупреждение? Угроза? Позвольте, какого это было числа — до газеты или после? Я посчитал — выходило, что газета пришла днем позже. Или двумя днями? И почему все-таки именно Мёбиус — пусть даже в Петькиной своеобразной интерпретации?

По странной филиации идей этот Мёбиус снова напомнил мне разговор с Тимошей. Необходимо было узнать у Ольги про Соньку — правда ли, что она приходила, и если да, то зачем? Казалось бы, чего проще — возьми да и спроси. Но я почему-то никак не мог к этому подступиться. Как-то мне было не по себе, и даже больше того… да, пожалуй, мне было страшно. И тут Ольга заговорила сама, причем у меня создалось впечатление, что это и была та информация, которую ей в тот день больше всего хотелось мне сообщить.

— Знаешь, — медленно начала она, пристально на меня глядя, — а ведь эта ваша Соня ко мне приходила… однажды… Еще летом…

Я машинально отметил про себя, что Тимошино «таскается» было все-таки некоторым преувеличением.

— Зачем? — спросил я, изо всех сил стараясь говорить спокойно.

— Не знаю, зачем. Пришла однажды, ни с того ни с сего… Я сначала даже испугалась — думала: сейчас начнет гадости говорить или что-нибудь такое… А она — нет. Ничего такого. Просто сидела тут, смотрела на меня, чай пила. Разговаривала. Симпатичная. Только знаешь — она не в себе, — Ольга утвердительно кивнула. — Да-да. Я тебе точно говорю. Не в себе. У нее взгляд какой-то такой… И вообще… Я чувствую. Сидела, разговаривала… Тебя к чему-то вспомнили. Тогда она засмеялась и говорит: «У вас тут прямо «Первая любовь», как у Ивана Тургенева. Только персонажей многовато, надо лишних подсократить». Подсократить — понимаешь? Вот она и подсократила…

Не знаю, как насчет Сонькиного рассудка, но у нее у самой, когда она это говорила, вид был вполне сумасшедший. Меня же поразило странное совпадение. Помните, я говорил про ассоциации? Про совпадения с русской литературой?.. Так вот, я имел в виду именно «Первую любовь». Ведь у них, у Ольги и у Зинаиды, модель поведения была, ей-богу, совершенно одинаковая! И салоны эти, вечерние посиделки — тоже ведь удивительное сходство, с поправкой на эпоху, конечно. Причем заметьте: когда это впервые пришло мне в голову, я еще знать не знал про Ольгу и отца. А когда узнал — подивился полноте совпадения. Выходит, мы с Сонькой думали об одном и том же… Ольгиных слов насчет «сокращенных» персонажей я сперва не принял всерьез. Она, между тем, продолжала, не сводя с меня лихорадочно блестевших глаз:

— Ты помнишь «Первую любовь»?

— Помню, — кивнул я.

— А я сначала не подумала, а потом вспомнила… Они ведь там оба умирают, помнишь? Оба — и отец этого мальчика, и Зинаида… Помнишь?

— Да помню я, помню. Хорошо помню. И что с того?

— А то, — торжественно проговорила она, причем в шоколадных глазах явно плескался ужас, — что теперь моя очередь. Разве непонятно? Ты думаешь, она это случайно сказала? Это она меня предупредила… вроде как. Одного она уже «подсократила». Теперь подсократит второго… вторую. Все, как в книжке. Все, как написано.

Кажется, невозможно было воспринять эти бредни всерьез… Теоретически я должен был, сохраняя здравость рассудка, привести ее в чувство и спокойно растолковать ей, что все это чепуха… Вместо этого я впал в оцепенение. Конечно, все это на меня подействовало — все вместе: и Тимошины новости, и Ольгины истории. Но это бы еще полбеды… Беда же состояла в том, что я вспомнил одну вещь, которую честно умудрялся до сих пор не помнить…

Я вспомнил давние-предавние детские Сонькины рассказы про револьвер… или нет… кажется, она говорила: «пистолет». Пистолет, который хранится у них дома… Пистолет, оставшийся от деда… Именной, что ли? Или не именной, а просто личное оружие, которое почему-то в свое время не было сдано и осталось в доме?.. Тогда, много лет назад, мы ей не поверили и потребовали принести и показать. «Не могу», — сказала она. Мы стали дразнить ее, не сомневаясь, что она соврала. «Дураки, — выпалила Сонька, кусая губы. — Я не могу, потому что мать с меня клятву взяла». (Тогда это было еще в Марфушиных силах.) Не помню, чем кончился этот разговор…