Отдышавшись, Влад разместил пакеты на столе и начал выкладывать из них еду.

– Не могу представить, что всё закончится, когда мы разъедемся… – сказала она. – Мне придётся ехать к себе. А тебе к этой своей… – Она хотела добавить: " мегере…", но тоже не стала договаривать, поскольку ему это могло не понравиться.

– А я, может, и не хочу уходить, – выдохнул он и в благодарность за то, что она не договорила, поцеловал её.

– Лора там одна наверно? –Спросил он, чтобы сменить тему.

Он спросил так, словно Лора была и его дочерью. И это, он почувствовал, ей понравилось. Выходило, что Лора посвящена в их отношения, хотя на самом деле они не были даже с ней знакомы.

– Лора большая, ей пятнадцать. У неё грудь четвёртого размера! – Власта отвела плечи.

Сбросив туфли, она опять прошла в комнату и устроилась на кресле, которое уже было собрано:

– Репетирует сейчас принцессу в школьном спектакле, представляешь? Знаешь, по Маршаку, "12 месяцев". Ещё немного и у неё самой свита из кавалеров будет. А я с кем останусь?

Взяв из пакета яблоко, он сходил, вымыл его и, вернувшись, протянул ей большое зелёное чудо.

– Спасибо. – Она откусила и, немного пожевав, спросила:

– Что, только яблоки и всё?

– Нет, почему.

Он нагрузил целую тарелку фруктов, где были виноград и персики, и пошёл их мыть. Пока он ходил, она устроилась в кресле, скрестив по-узбекски ноги и, когда он вернулся, устроила тарелку в гнезде в сплетении ног.

Прикинув, найдётся ли ему место рядом с ней и, поняв, что вряд ли, он пристроился на подлокотнике кресла.

Включили снова телевизор. Там теперь шёл фильм про Крайний Север, в котором люди ходили по болотистой равнине в сапогах, облепленных грязью. В тундре, где видимо это снимали, было неуютно и сыро. Белел туман или дым от костра. Мелькали лопаты. Что -то хлюпало под ногами… Люди преодолевали испытание и он какой -то частичкой своей души чувствовал, что испытание это, хотя и было трудовым подвигом, как его называли за кадром, было не из приятных, будто тебя прижимал некто щекой к гнилой, измазанной грязью доске пола, и он подумал, что он ни за какие награды не хотел бы там быть. Ему было хорошо здесь, в этом номере, с этой интересной женщиной, с которой он наверно больше никогда не увидится, а подвиги ещё подождут.

Чтобы до конца сыграть роль джентльмена, он, наклонив голову, поцеловал водоворот её тёплых, источающих дивный аромат прядей её волос. Она покосилась на него и спросила:

– Можно спросить, кто твои родители? Ты мне никогда не рассказывал.

– Родители? А что говорить? Мама инженер, отец бывший военный. Мать его бросила, когда я был маленький. В Сибири, откуда он приехал на пару дней в командировку в Москву у него были жена и дети. Мать, естественно, об этом не знала. Сразу в него влюбилась. Да и не мудрено: офицер -лётчик, красавец, блондин. Потом он сделал матери предложение. Чем он думал, не понимаю. Они пошли в ЗАГС. (как выяснилось потом, накануне отец вырвал страницу с печатью о первом браке из своего паспорта).

После свадьбы он повёз её в Кедровку, есть такой городок под Иркутском. Мать там меня родила. А когда мне было года три, узнала, что отец не развёлся с первой женой и бывает у неё. Мать подала на развод. Кончилось тем, что отца выгнали из армии. Его первая жена, узнав, что её муж в Москве женился, будучи женатым, написала жалобу командованию и попросила принять меры. Как многожёнца, отца судили показательным товарищеским судом, разжаловали и уволили из Вооружённых сил. Мать, получив развод, забрала меня и уехала в Москву. Вот и вся история.

– Грустно, -вздохнула Власта.

– Да. Потом я пару раз потом видел его. Первый раз, когда ещё был школьником. Тогда я его просто не впустил в дом. Мать и отчим оба были на работе. Открываю, стоит мужик, говорит: я твой отец. Да пошёл он, думаю! Мало ли кто так называется. И дверь закрыл.

Второй раз он приехал повидать меня, когда мне было уже около тридцати, и я уже работал журналистом. Помню, меня неприятно удивил его провинциальный вид, лысина, дешёвая одежда, чуть ли не треники с рубашкой. В этот раз я его впустил и даже разрешил остаться у меня на пару дней. Мне очень хотел в нём что –то увидеть, что -то такое, что помирит меня с ним, оправдает что –ли в моих глазах, но ничего я не увидел. Он был пустой, мой отец. Оказалось, что работает он в конторе, где чинят бытовые приборы, электрические чайники и всё такое. Пока мы были вместе, он почти всё рассказал о своей жизни. Выяснилось, что его последняя жена (с первой своей еврейкой он развёлся) находится в сумасшедшем доме. Его самого должны были вот –вот вытурить из той квартиры, где он с ней жил, поскольку больную жену взялась опекать тёща, с которой он не ладил и которая, едва дочь увезли в больницу, указала её бывшему сожителю на дверь.

Во время общения с ним до меня стало доходить, что он приехал ко мне жаловаться, искать помощи. Он всё подговаривал меня позвонить Черномырдину, тогдашнему премьер –министру, с которым у него было шапочное знакомство на каком –то турслёте. Ему казалось, что если я журналист, мне всё это очень легко будет сделать. Но я, конечно, никуда звонить не стал.

И вдруг мне стало его жалко. Я понял, что его жизненным итогом стало крушение, хотя он сам, может, ещё до конца этого не осознал. У меня возникло желание ему помочь. Но, прикинув, сколько у меня денег, (я тогда ещё только недавно начал работать), понял, что купить ему квартиру мне не удастся. А просто сунуть ему какие –то деньги у меня не хватило смелости. Тогда я решил, что надо подкопить вначале, а потом уж приехать к нему и сделать такой царский подарок –купить квартиру. Пусть живёт и знает, что у него такой сын! Он, по-моему, понял, что я задумал, по выражению моего лица может, и расслабился. Стал вдруг нести какую -то чушь про транспорт будущего, про летающие тарелки. Мы как раз в этот момент с ним ехали на автобусе к станции, и автобус еле полз, застревая в пробках.