«Вот работа, достойная меня! — с восторгом думал Капрал. — Именно этим и нужно заняться. Тут и слава и деньги».

Вскоре из-за кустов вышла миловидная девушка, неся судочки с едой.

— Пора обедать, милый, — позвала она художника.

— Сейчас, сейчас, я поймал на кончик кисточки солнечный луч, боюсь его потерять, хочу найти ему место на этюде, — отозвался художник. Еще несколько минут он осторожно и нежно прикасался кистью к картону: — Ну вот, теперь можно и передохнуть. — Он направился к девушке, обнял ее за плечи, и они удалились к поляне, скрытой высокими кустами бузины.

Подождав какое-то время, Капрал, озираясь по сторонам, подошел к этюднику, сложил в него краски, палитру, кисти, захлопнул крышку, запер и, перебросив через плечо широкий ремень, быстро зашагал прочь.

Теперь он знал, чем ему заняться, и был весел, словно с похищенным этюдником к нему пришла независимость, сулившая в будущем многое, о чем он и представления не имел.

Возвращение Беляны домой решено было отпраздновать. Умелец загодя сходил на рынок, купил бараньи ребра, кусок телятины, крупную белую фасоль, сельдерей, помидоры, брюссельскую капусту. Знакомые продавцы и продавщицы, дивясь, спрашивали у него, по какому такому случаю он разгулялся, денег не жалеет. А он весело отвечал им, что у него самый большой праздник, какой только и может быть у отца: Беляна приходит домой из клиники, именно п р и х о д и т, сама, своими ногами. Все удивленно ахали, кивали головами, радовались за него и даже сбрасывали цену, когда Умелец покупал у них лук или чеснок.

Помочь ему приготовить праздничный ужин пришла соседка — жена краснодеревщика, дебелая, пухлощекая и говорливая женщина. Сперва они сели обговорить меню. Все, что предлагал Умелец, она отвергала.

— Ну что ты в этом смыслишь? — говорила она. — Эдак просто испортишь мясо, никакого вкуса и никакой торжественности. Мякоть я нашпигую свиным салом и чесноком, запеку в тесте. Ребрышки потушу с овощами, с фасолью, туда надо стакан красного вина влить. Есть у тебя? Ну вот… И вообще, не лезь в это дело. Сама управлюсь… — Она разожгла огонь в очаге, приготовила кастрюли и кастрюльки, большой чугунный казан. Несмотря на свой большой рост и полноту, двигалась быстро, все у нее спорилось, ладилось, и Умелец, наблюдая, как она ловко стряпала, покуривал свою трубочку и добродушно улыбался…

А вскоре подошло время, главное время. И растворилась дверь, и в проеме Умелец увидел Беляну. За нею стоял Наш Сосед. Умелец почувствовал, как заколотилось сердце, перехватило, сжало дыхание, ноги ослабели — он с трудом поднялся со стула. А дочь стояла в дверях и улыбалась, их разделяло несколько метров, и Умелец со страхом подумал, как она одолеет эти метры: ведь он еще не видел, как дочь передвигается. Но заметить это он так и не успел: Беляна словно пролетела разделяющее их расстояние, и уже он ощутил ее объятия, запах волос у своего лица. Умелец заплакал…

А потом был ужин втроем, — жена краснодеревщика деликатно удалилась. На столе стоял кувшин с мягким розовым вином, которое к этому особому ужину, зная, по поводу чего он, прислал из своих запасов живший неподалеку небогатый фермер, имевший небольшой виноградник.

Вкусную еду запивали легким вином, разбавленным водою, и говорили, говорили, говорили.

Уже к полуночи, когда, казалось, обо всем главном было переговорено, Беляна, посерьезнев, вдруг сказала отцу:

— А ведь твои последние куклы ожили.

— Это в каком смысле? — не понял Умелец.

И она рассказала, как случайно подслушала разговор Капрала и Пустого.

— Надо же! — удивился отец. — Кто же в них жизнь-то вдохнул?

— Тут важно не кто, а зачем, — сказал Наш Сосед и переглянулся с Беляной.

— Да, такого с моими игрушками еще не бывало, — покачал головой Умелец. — Это все Большой Мешок удумал! — воскликнул он и тут же осекся, вспомнив клятву, данную заказчику, — никогда, ни при каких обстоятельствах не называть его имени.

Беляна и Наш Сосед снова переглянулись.

— Что ж, отец, иди отдыхай, — сказала она, заметив, как тот устал и немножко осоловел от радостного возбуждения, обильной еды и вина. — Я уберу и помою посуду. Иди отдыхай, — повторила Беляна.

Еще не веря, что дочь дома, здорова после стольких лет сидения в коляске, Умелец, оглянувшись на молодых людей, отправился к себе в комнатушку, лег и тотчас уснул.

Светила белая полная луна, у плотины, где старая мельница, журчала вода. В мире был разлит покой, сияние луны недвижно лежало на деревьях, на дальних лугах, где начинал дымиться легкий туман. А на большом пористом валуне, над ручьем, сидели Беляна и Наш Сосед. Он держал ее нежно за руку, и это соприкосновение тепла и доверия делало их самыми счастливыми. Они долго молчали, всматриваясь в красоту ночи, в зыбкий туман, серебряно стелившийся в пойме.

— Что же замыслил Большой Мешок, оживив куклы отца? — нарушив молчание, спросила Беляна.

— Сейчас еще трудно сказать, но, думаю, от этого прохвоста хорошего ждать нечего, — ответил Наш Сосед.

— А по городу никаких слухов?

— Слухов никаких, но происходят странные вещи.

— Что именно? — повернулась к нему Беляна.

— Люди поражены какой-то бездуховностью, пассивностью, безверием… Как бы тебе сказать… этакое безразличие ко всему гражданственному. Как эпидемия какая-то: серые мысли, серые желания. Резко упал спрос на хорошие, серьезные книги, театры пустуют, спектакли играют почти без зрителей.