Глубокой ночью на паспортном контроле международного аэропорта Нью-Йорка пассажиров почти не было. Сонный офицер иммиграционной службы лениво раскрыл протянутый изящной женской рукой швейцарский паспорт, бросил взгляд на имя «Rukh Elza», мельком сверил фотографию, шлепнул штамп и, сладко зевнув, вернул паспорт владелице.

Каблучки торопливо застучали по гранитному полу. Офицер проводил стройные ножки мечтательным взглядом и хотел уже вновь задремать, как вдруг что-то тревожное царапнулось в его памяти, он нервно покрутил головой и, схватив с полки прошитый суровыми нитками журнал, начал судорожно листать его. Наконец на одной из страниц офицерский палец уперся в написанное красными чернилами имя с тремя восклицательными знаками в конце:

ELZA RUKH!!! – to report, but don’t detain [22]

Офицер сорвал с аппарата телефонную трубку и стал торопливо набирать номер.

– Ну вот, все работает, – захлопнул крышку насоса Олейников, стоя в закатанных брюках по щиколотку в воде в подвале дома Элис. – Но прокладку надо все-таки новую купить. Дренажную трубу я прочистил, так что вода скоро сойдет.

– Спасибо огромное! – захлопала в ладоши Элис и неожиданно чмокнула Петра в щеку.

Олейников смутился.

– Ой, вы порезались, у вас на пальце кровь, – испуганно вскрикнула она и, наивно хлопая ресницами, потянулась губами к руке Олейникова. – Надо скорее облизать – собачки всегда ведь раны зализывают.

Опередив Элис, Петр быстро сам сунул палец себе в рот и зачмокал, сделав «страдальческие» глаза. Элис рассмеялась.

– Пойдемте наверх, я перевяжу, – взяв Олейникова за руку, повелительно сказала она и направилась к лестнице.

Олейников вздохнул и покорно пошел за ней.

– Не знаю, как мне вас отблагодарить, – выдохнула Элис, увенчав повязку на пальце Олейникова игривым бантиком. – Хотите что-нибудь выпить?

– Спасибо, как-нибудь в другой раз, – немного смущаясь, сдвинулся чуть в сторону Петр от оказавшейся слишком близко к нему на диване Элис. – Алекс сказал, вы из Англии?

– Да, родилась в Ливерпуле, – кивнула она, поднявшись с дивана и направившись к массивному дубовому шкафу в углу гостиной. – Жила там, пока не поступила в Лондонскую академию музыкального и драматического искусства. Я всю жизнь мечтала сниматься в кино и, когда закончила академию, приехала сюда покорять Голливуд. Не очень пока получается – дают лишь небольшие эпизодические роли. А это дом моего дядюшки, он милостиво позволил мне пожить у него. Год назад дядюшка вдруг решил заняться виноделием, купил в долине Напа старое ранчо, разбил там виноградники и перебрался туда. Все считают его немного сумасшедшим, поскольку он утверждает, что его вина лучше французских.

Элис распахнула дверцу – шкаф был заполнен штабелями винных бутылок.

– У него тут целая коллекция: «Шардоне», «Пино Гри», «Зинфандель»… – читала названия на этикетках Элис. – Я, правда, ничего в этом не понимаю, да и пью очень редко. Только когда становится грустно, я позволяю себе взять у дядюшки бутылочку, выйти на террасу, зажечь свечку…

– Вам сейчас грустно? – тихо спросил Олейников.

– Грустно, – вздохнула Элис.

– Ну почему же? Насос работает, потоп устранен, вода в доме есть, – попытался пошутить Петр.

Элис закрыла шкаф и, вздохнув, села, поджав ноги, в глубокое кресло в дальнем углу гостиной.

– Мне, наверное, уже пора… – улыбнулся Олейников.

Элис не ответила, отвернулась к окну.

Петр встал и подошел к ней.

– Элис, я вас чем-то расстроил?

– Нет-нет, – поправляя упавшую на лоб длинную челку, ответила она и решительно встала с кресла: – Простите мне мою слабость. Вам действительно, наверное, пора.

– Надеюсь, мы еще увидимся, – слегка поклонился Петр, направляясь к дверям.

– Скажите, – остановила она его на пороге, – а вы пишите исключительно про авиаконструкторов?

– Ну почему же? – обернулся Олейников. – Я пишу обо всех интересных людях.

– Вот и прекрасно! В следующую пятницу в отеле-казино «Кал-Нева» будет шикарная вечеринка, там будет уйма интересных людей: артисты, режиссеры, продюсеры. Мне удалось достать приглашение. А пойти не с кем…

– Ну? – хитро подмигнул отец Олейникову, встретив его в саду, когда тот возвратился от Элис.

– Папа… – пристыдил его Олейников.

– Да я ничего, – пожал плечами отец. – Был бы помоложе, сам бы приударил. Хорошая она девочка, только одинокая – за все время ни одного парня рядом с ней не видел. Ну, пойдем, я тебе комнату приготовил.

– Пап, я – в отель, – покачал головой Петр.

Отец остановился, тяжело опустился на скамейку.

– Ну да, я понимаю… – выдохнул он.

Олейников сел рядом с ним, приобнял.

– Я тогда не спрашивал и сейчас не буду, – с легкой ноткой обиды сказал отец, глядя в глаза Петру. – Тогда, двенадцать лет назад, ты просил не говорить никому, что ты – мой сын… Ты ничего не рассказал про себя, лишь что мать назвала тебя Петенькой, – и каждый вечер перед сном я молился, шепча твое имя, а теперь… теперь тебя надо звать Питером Грином, и у меня нет ни твоего телефона, ни адреса, и я не могу даже отправить тебе открытку на Рождество! Ты появляешься на три дня, затем исчезаешь на долгие двенадцать лет, потом появляешься снова и вот опять исчезаешь. И все это время я не знаю, жив ты, что с тобой, где ты…