– Папа, поверь, я не могу иначе.

– Ну почему? Почему я не могу всем рассказать, что ты – мой сын? Почему я не могу похвастаться этим?

– Пап, пойми – у тебя могут быть проблемы.

– А мне плевать на мои проблемы!

– Но мне не плевать, пап. Я прошу тебя.

Отец задумался, помолчал немного и тихо спросил:

– Ты ведь не журналист, сынок, правда? Что у тебя за работа? Несколько месяцев назад в моем доме вдруг появляется странный человек в белой шляпе, приносит от тебя записку с просьбой купить медицинское оборудование и отправить его в Россию.

– Спасибо, спасибо за то, что ты сделал. Ты спас жизнь ребенка очень дорогого мне человека [23] .

– Да для меня главное было – получить весточку, что ты жив! Ради этого, представь себе, я готов отдать все: любые деньги, дом, мою ненужную жизнь…

– Папа, ну почему ненужную?

– Да потому, что я даже не могу хранить твою записку! Тот, в белой шляпе, не уходил – все стоял и ждал, ждал, ждал, пока она не догорела.

Олейников с жалостью смотрел на дрожащие губы старика.

– Папа, прости! – с трудом сдерживая слезы, сильнее прижался он к отцу.

– А может, ты шпион? – вдруг спросил отец. – Может, ты работаешь на КГБ?

Олейников отстранился и посмотрел отцу в глаза.

– Ладно, – махнул рукой тот, – все это ерунда. Кем бы ты ни был, просто запомни: я твой отец и люблю тебя. И еще, что я понял сам: большевики – это одно, а Россия – это другое. Правительства приходят и уходят, а страна остается. Люби свою Родину, будь в ладах со своей совестью и береги себя. Если с тобой что-нибудь случится, я просто не переживу.

Отец поцеловал Олейникова в лоб, встал, перекрестил его и, сгорбившись по-стариковски, побрел по дорожке в сторону дома, потом вдруг обернулся, подмигнул Петру и весело крикнул:

– А я, представь себе, почему-то уверен: мы очень скоро увидимся!

Речной трамвайчик миновал Лужнецкий метромост и, разгоняя громкими свистками кружившие по воде весельные лодки с отдыхающими, пошлепал по речной ряби вдоль набережной Нескучного сада.

Насупившийся Зорин оторвался от созерцания бурлящей за кормой воды и исподлобья глянул на Плужникова, по-детски радостно уплетавшего эскимо. Генерал соскреб зубами остатки шоколада с палочки, лизнул еще раз, потом, удовлетворившись ее отполированным видом, аккуратно завернул палочку в обертку из-под мороженого, поискал глазами урну и, не найдя, сунул скрученную обертку себе в карман.

Зорин взорвался:

– Товарищ генерал! Наша страна сейчас… весь мир под угрозой ядерной войны! А вы… вы… как вы можете так спокойно есть мороженое?!

– Тихо-тихо, – остановил его Плужников. – Ты чего орешь-то: «Товарищ генерал! Товарищ генерал!» Люди кругом. Ты меня сюда зачем позвал?

– Для конспирации, – поджав губы, буркнул Зорин. – У нас в конторе не поговоришь – никому теперь верить нельзя, одни предатели вокруг!

– Это ты кого же имеешь в виду? – прищурился генерал. – Сбежавшего к американцам Сташинского?

Зорин молчал, надувшись.

– Понятно, – вздохнул Плужников. – Тогда слушай. Первое: если «для конспирации», то на речном трамвайчике, тем более в такую жару, полагается либо мороженое кушать, либо «Буратино» пить, а не орать, называя меня по званию. Согласен?

Зорин нехотя кивнул.

На берегу показался до боли знакомый ему каскадный фонтан «Купальщица», где майор когда-то, еще молодой милиционер, в романтическом порыве принял за шпиона сотрудника КГБ, сорвав важную операцию. Зорин думал, что его если не расстреляют, то уж из органов попрут точно, но Плужников не только простил его, но и позвал работать к себе.

– И второе, – продолжил генерал. – Ты отличный сотрудник, прекрасный аналитик, с архивами классно работаешь, но ты не оперативник, не разведчик ты, у тебя подготовки соответствующей нет.

– Я четыре языка знаю! – воскликнул майор.

– Ни в какую Америку ты не поедешь, – резюмировал Плужников.

Зорин хотел сказать что-то еще, но, увидев строгий генеральский взгляд, осекся.

– А Петру я верю, – твердо сказал Плужников. – Только вот Алену, если честно, не понимаю. Пока не понимаю… Но тоже хочу верить. И тебе советую.

– Это приказ?

– Приказать верить или не верить во что-то – невозможно. Просто надо стараться понять истинные мотивы тех или иных поступков. А мы часто, вон как ты сейчас, сразу трактуем по-своему. Сбежала – значит, предала…

– Ну так это ж очевидно!

– «Очевидно» слово хитрое. «Оче» и «видно» – то, что видно очами. Но то, что мы видим, часто не отражает истинную суть происходящего.

– Это как же?

– Да вот так. Вот видишь ты: бежит по улице человек, торопится… и вдруг какой-то прохожий раз – и подножку ему ставит. Человек со всего размаха хрясть об асфальт! Что ты подумаешь о прохожем?