Над ухом страшно заорал кот, я шарахнулся. Это был Аллерген. Ясно, что он сделал это нарочно, что он поджидал меня на каменном заборе. И еще он уставился на меня наглыми круглыми преображенными глазами, как будто нацеливался запрыгнуть мне в зрачки. И еще мне показалось... мне это, конечно, только показалось, что я не сразу смог отвернуться, словно меня насадили на два силовых луча. Но потом я отвернулся, и все успокоилось. Но не совсем. Впервые (C) не было дома.

Я привык заставать их дома и считал это хорошей приметой, какой-то, что ли, маркировкой, подтверждающей правильность избираемого пути. У меня даже испортилось настроение. Я еще раз нажал на звонок -- вдруг они были в ванной и не слышали. Потом позвонил на мобильник. И не поверил своим ушам. Они уже были в лесу! Если бы я пошел сразу в лес, я бы их там, конечно, встретил -в этом я отчего-то не сомневался. А теперь мне надо было успеть застать их там. Зачем? Чтобы разбавить свой страх? Наверное не только, раз все так совпало. Зачем я себя буду мучить вопросами? Надо. Это очевидно. Вот только второй раз мимо Аллергена мне не хотелось проходить, а я отлично знал, что он сидит на прежнем месте и поджидает -- уж он-то был в курсе, что хозяев нет дома. Но не обходить же кота по газону. И я сумел бросить на него короткий колющий взгляд и сказать, как пароль:

– - Простипом!

Он даже ухом дернул и моргнул. То ли от неожиданности, то ли отзываясь на пароль и разрешая пройти мимо своего поста. Так-то!

(C), когда я им звонил, сказали, что выпивают у сосны Бен-Гуриона. И собирались возвращаться домой по улице Цветов очарования. Если они замешкаются, то я смогу перехватить их где-то на уровне вчерашнего места. И мы могли бы вместе его осмотреть, что почему-то было бы лучше. Но рассказывать о ночном происшествии я никому не буду. Даже Лее. Особенно Лее. А (C) можно будет сказать, что я потерял там... ключи.

Я торопливо шагал, задыхался и думал, что если Городской Кот признал за мной право проверять посты, как в миру, так и в Сети, а он вроде бы признал, ведь "простипом" был явным тому подтверждением, то это означает, что я -Страж. Или что я из Стражи. Но это новое знание лишь прибавило мне сомнений, потому что о своей роли я догадывался и раньше, но теперь надо было понять главное. Если я Страж, то я одиночка. И не на кого мне надеяться. Но если я один из Стражи, то мне предстоит найти других, таких. И схемы поведения должны быть совсем, совсем разными. Поэтому если я перехвачу (C), то мы, скорее всего, Стража. А если нет, то я одинок. Что гораздо хуже, что страшит меня и заставляет не думать о своей участи, а шагать быстрее.

Если бы Лея не определила, что я нормален, я бы считал все это полной шизой. Но теряет ли человек с нормальной психикой право на ненормальный образ мыслей? Конечно не теряет, а напротив -- скорее приобретает. Потому что не боится показаться никому ненормальным, а прежде всего -- себе самому. И это очень важное преимущество здорового человека перед больным. А других очевидных преимуществ у нас может быть даже и нет.

Когда я подошел к вчерашнему месту, я не стал спускаться с дороги вниз, а пошел дальше по асфальту, в надежде все-таки встретить (C). Увы. Одиночество мое становилось все очевидней и начинало захлестывать.

А вдруг они еще сидят у своей, вернее у Бен-Гурионовой сосны. Они ведь часто зависают в самых неожиданных местах. Выпили, что-то обсуждают, что-то записывают. Я решил дойти до сосны, чтобы исчерпать надежду.

Я свернул с асфальта и по каменным ступенькам полез в гору по широкой цивильной, но все-таки лесной тропе. Это был логичный маршрут, даже с указателями. Чтобы разминуться со мной, (C) нужно было бы специально свернуть на какую-нибудь боковую тропинку, что означало бы, что они не Стражи.

Я дошел до жалкой сосенки, посаженной когда-то Бен-Гурионом и оказавшейся такой же низкорослой, как он сам. И не увидел ничего. Ни (C), ни следов их пребывания. Может быть, они вообще зачем-то обманули меня, сказав, что пьют под сосной. Я заглянул в зеленевшую в углу площадки урну. В ней было относительно чисто -- хвоя, шишки, пара одноразовых стаканчиков, апельсиновые шкурки, скомканный листок. Листок я, конечно же, развернул. И прочитал:

Грот ночи жаркий, влажный.

Прибой веселой страсти.

Я буду нежен с каждой,

любой дворовой масти.

У лунного менялы

сегодня только грошик,

и потным покрывалом

укроет счастье кошек,

тем драным покрывалом,

где ночь течет в прорехах,

где кошка под диваном

ревнует человека.

Опять покрывало! И опять этот лес! Нечего было тянуть кота за хвост... вот именно, Кота! Надо идти к вчерашнему месту и все окончательно решить. А решив, действовать.

И я, отгородившись от страха чувством долга, повернул обратно. В паре сотен шагов, справа от тропы, рос инжир. Я заметил это дерево еще по пути к сосне. Оно росло из пещеры, и сейчас, когда листья опали, казалось, что дерево растет перевернувшись, запустив корни в белесое ватное небо, высасывая из выси энергию и передавая ее куда-то вглубь, во мрак не просматриваемого с тропы грота... Грота. Да, конечно же! Я пробежал мимо этого дерева, почти не обратив на него внимания, не только потому что спешил окончательно не найти (C). Мне не хватало этого ключевого слова "грот", с которого начиналось стихотворение. А теперь необычность этого дерева-перевертыша ощущалась так резко, словно ветви-корни вспыхнули для меня неоновым светом. Надо было лезть в грот. Посмотрим же, что за птицы поют в корнях-ветвях этого дерева-антипода!

Я спустился внутрь и сразу почувствовал, что там кто-то есть. Глаза быстро привыкали к полумраку. Я уже угадывал границы грота и выделял контуры двух человек. Они сидели на полу, близко друг к другу и молчали. Я, как мог дружелюбно, сказал:

– - Шалом!

И словно сам же себе и ответил:

– - Шалом.

Голос, ответивший мне, мог бы быть эхом. Это был как бы мой голос, но прозвучавший извне. Да и вообще, были это люди, или корни, или тени, или сгустки чего-то такого, говорящего...