Я поставила перед ним миску с деревянной ложкой. Виктор насупился было, но, когда увидел, что себе я взяла такую же посуду, вытаращил глаза. Я сделала вид, будто не заметила ни его досады, ни изумления. Оправдываться за грехи папеньки, который к тому же и вовсе не мой папенька, я не собиралась. Да и не до того было: каша пахла так, что как бы слюной не захлебнуться. Но пришлось есть чинно, как на званом ужине.

— Передайте Марье мою благодарность, каша выше всяких похвал, — сказал Виктор, попробовав.

— Обязательно. Но вы сами можете ее поблагодарить.

Не стоит ему говорить, кто на самом деле готовил кашу, я же не школьница — хвастаться элементарными вещами.

— Результат будет обратный. Она слишком привязана к вам, чтобы нормально относиться ко мне.

Я пожала плечами, не зная, что сказать. Не спрашивать же прямо, за что он так невзлюбил Настеньку. На самом деле моя предшественница и мне не слишком нравилась, даже со слов бесконечно обожающей ее няньки. Но Виктор-то на ней женился не под дулом пистолета? Должен был знать, кого в жены берет!

— Что у Марьи с рукой?

— Неудачно упала.

— Это может быть перелом. По дороге от вас я еще раз заеду к Евгению Петровичу. Сказали, он на родах, возможно, уже вернулся.

— Она откажется.

Виктор поджал губы.

— Я оплачу его визит.

— Я сказала: «Марья откажется», а не «я не буду платить», — я изо всех сил сдерживала раздражение.

Ладно, Виктор женился на больших… глазах и тонкой талии, но Настенька-то зачем пошла за человека, который каждое слово вывернет в какую-нибудь гадость? Драгоценностей ради? И ведь не спросишь.

— Я вчера собиралась сбегать за доктором. Она не позволила. Боится. Возможно, не зря.

— Деревенские предрассудки, — проворчал Виктор. — К слову, откуда вы знаете, как обходиться с обмороженным? Вы действовали и говорили слишком уверенно для наития.

— Чай будете? — спросила я, поднимаясь. — С медом или несладкий?

— Я пью несладкий.

Опять прокололась! Ладно, если что, и тут буду ссылаться на частичную потерю памяти после «нервной горячки». Я налила чай нам обоим, вернулась за стол.

— Из маменькиных журналов.

— Что, простите? — Виктор, кажется, потерял мысль. Вот только смотрел он не мне в декольте — сейчас на мне и декольте-то не было — а на кружку с чаем, что я поднесла ко рту. Что опять не так?

— О том, как отогревать обмороженного, я узнала из маменькиных журналов.

— В самом деле?

— Журнал ветеринарии, медицины и скотоводства.

Кажется, я за всю жизнь столько не сочиняла, сколько за последние сутки!

— Удивительно, — покачал он головой.

Надеюсь, Виктор не потребует пустить его в будуар проверить подшивки. А и потребует — выставлю из дома, и все!

— Вы начали читать что-то кроме любовных романов и перестали сластить свой чай. Как меняется женщина, когда ее капризы ни на кого не действуют.

Я аккуратно поставила на стол кружку. Улыбнулась.

— Блюду фигуру. Раз уж я скоро стану свободной женщиной, придется следить за собой. И, если женщина так сильно меняется всего за один день вдали от мужа, может, дело не в женщине, а в муже?

Виктор дернул щекой. Но, вместо того чтобы разораться, подался вперед. Поставил локти на стол, пристроив на них подбородок. Нехорошо оскалился.

— У вас появилось время для семейных сцен? Хотите рассказать, что я был плохим мужем и потому вы… — Он осекся, лицо стало жестким.

— Я — что?

— Сами знаете «что». Вам мало было снисходительности к капризам, модных шляпок и драгоценностей для спокойной и счастливой жизни?

— Вы это всерьез? — Изумление пересилило даже любопытство. — Всерьез считаете, что достаточно шляпок и драгоценностей, чтобы женщина была счастлива с кем угодно?

— А что еще? — так же изумленно уставился на меня он. — Чего вам еще надо?

Да мне много чего надо! Возможность заниматься любимым делом. Интересные книги и дружеское общение. Нормальные лекарства и инструменты, если уж всем вокруг внезапно стала нужна медицинская помощь. Водопровод и канализацию. А если не мечтать, а трезво смотреть на мир…

— В данный момент — гашеную известь, прочные ставни и умение обращаться с пистолетами.