— Так за столько лет, наверное, и подарки царские туда же, куда и деревни, ушли, — сказала я.

— Вот и я так думаю. А батюшке твоему перед смертью втемяшилось, что спрятаны они где-то в доме или на земле вашей. Дескать, та царская полюбовница так по нему и сохла всю жизнь. Не смогла ни мужа, ни детей принять и ничего им оставлять не хотела, вот и спрятала все, да зачаровала как следует.

Да уж, похоже, совсем плох был перед смертью Настенькин батюшка. Но неужели кто-то поверил?

— А кому он об этом рассказывал?

— Да всем, кто увернуться не успел! — Нянька поставила в шкаф последнюю чашку. Повторила: — Смеялись над ним. Соседи-то тут все свои, поговори, и бабок и прабабок вспомнят. И все знают, что богатства в вашем роду никогда особого не было. Не хуже других жили, это правда, но и в золоте не купались. При маменьке вот твоей на широкую ногу начали было жить, хозяйственная она была, хваткая. Да только как померла, все прахом пошло.

Похоже, кто-то все-таки в сокровища поверил, бродит теперь «домовым». Ну ничего, поставлю засовы, пусть теперь в другом месте ищет.

А то пустить слух, будто они в огороде закопаны, и пусть выкапывает? Все польза будет.

Кстати о поисках...

— Скажи Петру, что я сейчас лекарство для него возьму и приду. И пригляди за ним, а то знаю я этих мужиков. То с температурой тридцать семь и один умирают, то чуть полегче стало — и поскакали за осложнениями не долечившись.

— Тридцать семь и один?

— Это в городе врачи градусник ставят, — пояснила я, мысленно выругавшись. — Чтобы проверить, есть жар или нет.

— Выдумали тоже, градусники, — проворчала нянька. — Жар-то или есть, или нет. Маменька ваша вон в лоб вас поцелует, и безо всяких градусников все понятно. И я так же делала.

Нет, пожалуй, от поцелуев с пациентами я воздержусь. И от того, чтобы сообщать это Марье, тоже.

Лекарство я нашла не сразу. Я ожидала увидеть флакончик, вроде тех, в которых в наше время продают спиртовые настойки, и несколько раз отставляла в сторону поллитровую бутыль темного стекла. Пока взгляд все же не зацепился за этикетку.

«Парегорик. Для здоровья дам и господ, — было напечатано на ней. — Использовать при головных и зубных болях, бессоннице, прорезывании зубов, поносах, кашле и судорожной одышке бронхий. По одному мерному стаканчику при необходимости до шести раз в сутки. Хорошо взболтать перед употреблением».

Мерный стаканчик обнаружился под пергаментом, перевязанным бечевой, который закрывал горлышко бутыли. Под стаканчиком была обычная притертая пробка. Я открыла ее, понюхала. Резкий запах камфарного спирта перебивал все остальное, но еще мне почудился мед и анис. Может, просто почудилось. Бутылка была почти полной. Я еще раз принюхалась, капнула на ладонь, лизнула. Ну и гадость! Одновременно и приторно-сладкая, и невыносимо горькая.

Я еще раз осмотрела бутылку, обнаружила на этикетке кроме рекомендаций написанные от руки фамилии врача и аптекаря. Ни они, ни подписи мне, разумеется, ни о чем не говорили.

— Да, ты это с собой привезла, когда сюда вернулась, — подтвердила Марья. — Сказала, доктор от головных болей и бессонницы прописал.

Значит, в бутылке именно то, что и должно быть. Неплохое обезболивающее, снотворное и, как ни смешно, действительно средство от кашля и расстройства кишечника. Конечно, я бы предпочла что-то менее опасное и не вызывающее привыкания, но выбирать не приходится.

Петр оборвал стон, когда я зашла в людскую.

— Барыня, вы бы отпустили меня. За доброту спасибо вам, и что отогрели, век не забуду, что бы там злые языки ни... — Он испуганно посмотрел на Марью, грозившую ему кулаком. — Да только мы люди простые, лежать не привыкшие.

Я покачала головой.

— Сколько тебе лежать, я не знаю, посмотрим, как поправляться будешь.

— Тогда мне хоть на руки поглядеть. Может, мне и поправляться незачем, калека-то...

Он не договорил, но я и так поняла. Пенсии по инвалидности в этом мире не предусмотрены, а у него и семьи нет. Но обнадеживать раньше времени я тоже не могла.

— Все в руках Божьих, Петруша, — пришла мне на помощь Марья. — Молись, глядишь, и не оставит он тебя. А я нынче же пшеницу возьму да мед, на перекресток отнесу и там оставлю, чтобы хвори за ними-то ушли.

Пожалуй, не стоит мне вмешиваться в подобное «лечение». Петр успокоится, Марья при деле будет и не станет порываться бедолагу растирать всякой гадостью.