Бабушка нас действительно забрала. Сначала мы с ней похоронили моих родителей. А потом уехали почти на все лето к ней в деревню. Она жила в очень живописном месте, но при этом не прямо диком - дороги были развиты хорошо, можно было за три-четыре часа доехать до города на автобусе. Я так и моталась, пока поступала в университет.

То лето можно назвать самым худшим и самым лучшим одновременно… Я тогда работала без выходных. А если брала выходные - чтобы поехать в город на экзамены.

— Совсем себя не бережешь, — качала головой бабуля. — Я ведь у вас есть, я со всем помогу! Что ты так горбатишься с утра до вечера на халтурах? Девчонка молодая, надо хотя бы гулять, подружек завести. Худющая стала - кожа да кости! И бледная такая…

— Все хорошо, бабуль, — пыталась держать лицо я, хотя меня тошнило без остановки. Мой организм даже воду отвергал - выворачивало тут же. Я думала, это из-за стресса. — Нам в город надо будет перебираться. Я буду учиться, Леся должна школу закончить. Коплю на съем жилья.

— Зачем в город Лесю тащить? Оставь ее со мной. Устрою тут в школу, что самая близкая. А ты сама в общежитие живи, тебе дадут место бесплатно. Себя беречь надо, милая.

Я не хотела лишать сестру будущего. И к тому же ей нравится ее школа, одноклассники ее очень любят - они ей даже какие-то подарки дарили и поддерживали, пока мы были в городе. Все пришли на похороны и утешали ее.

Со мной же ситуация была другая… Мои одноклассники меня травили. А тот, кого я считала своим парнем, поступил куда хуже…

— Пока не позавтракаешь, никуда не пущу! — заявила в один день бабушка, встав у двери. — Ты когда что-то ела в последний раз? С ног же валишься! Мира, так дела не делаются.

На столе стояла тарелка с ажурными блинами, заботливо политыми бабушкой сгущенкой. Мое самое любимое блюдо. Но сейчас при виде блинов начало тошнить сильнее.

— Садись и ешь! Иначе… Иначе я даже не знаю, Мира! Я боюсь, очень боюсь за тебя, моя девочка, — бабушка начала плакать. — Я свою единственную дочь не уберегла, а тебя потерять с Лесей не хочу…

У нее крупные слезы катились из глаз. Она так даже на похоронах не плакала.

— Ты чего? Не плачь, пожалуйста. Я все съем!

Села за стол, но больше одного кусочка я съесть не смогла. Меня сразу затошнило, и я едва успела дойти до мусорного ведра.

— Мирочка… Ты как? — причитала бабушка, держа мои волосы, пока меня выворачивало. — Ты чего не сказала, что тебе плохо? Мирочка…

Бабушка не пустила меня на работу и потащила к врачу. Терапевтом был мужчина возраста примерно бабули с забавной лысиной и доброй улыбкой. Он, сощурившись, посмотрел на меня. Выслушал мою сбивчивую речь.

— Тошнота и плохое самочувствие второй месяц, говорите? Ну милочка, токсикоз такая вот гадкая вещь. Но вы сходите в женскую консультацию, там вам прокапают витаминчиков, и будете как новенькая.

— Что? — выдохнула я.

— Мальчик у тебя был? — спросил прямо врач.

Я покраснела, но едва заметно кивнула.

— Когда последний раз менструация была?

Я побледнела. Со своими проблемами я просто забыла об этом!

— Вот от мальчиков, помимо цветочков, бывают и детишки, — улыбнулся терапевт. — Вы просто малыша ждете, милая.

Я расплакалась прямо там, к своему стыду. И не от своего положения, а от того, какой оказалась неподъемной ношей жизнь. Я не справлялась.

— Ну-ну, милая, не плачьте. Сейчас столько возможностей, это в наше время вопрос стоял, чем ребеночка кормить. Все хорошо будет. Ты же об этом беспокоишься?

— Нет… — сквозь слезы ответила я.

— Папаша не рад будет? А… Пропал, видать, твой мартовский кот, верно? Ну и ведь хорошо! Ты девочка очень красивая, и без этого папаши проживешь достойную жизнь с малышом. Да нужен тебе ветреный этот?

Я тогда захлебывалась в слезах, а добрый врач утешал меня, пока к нам не ворвалась взволнованная бабушка.

— Что с ней? Олег Петрович, что с моей внучкой?!

А терапевт вручил мне очередную бумажную салфетку и сказал ей:

— У нее спросите, Раиса Павловна. Ваша внучка уже взрослая, я не могу вам сказать.

Несмотря на то, что я собиралась рассказать все бабуле, человечный ответ врача теплом прошелся по телу. Я еще не раз к нему ходила с недомоганиями в течение беременности, потому что он ко мне отнесся куда трепетней, чем женщины-гинекологи в женской консультации.

Первый взрослый разговор у меня состоялся с бабушкой, а не с мамой. Мы сидели вдвоем в ее маленькой кухоньке. Она сделала для меня какой-то особый чай, который спасал ее во время беременности мамой. И мне действительно стало чуть легче.

— Мира… — она несколько раз порывалась начать разговор, но обрывала себя на полуслове.

Я сжала сухие натруженные ладони бабушки, погладила их и решила первой начать.

— Бабуль, я не смогу сделать аборт, — прошептала сухими губами. — Мы посчитали срок, он уже большой, почти три месяца… И я не могу это сделать, понимаешь? У него… у малыша уже сердечко бьется, ручки и ножки, это ведь уже почти человечек! Я не могу…