– С-суки. Ненавижу это всё. Пит, ты слышишь? Ненавижу.

– Их нет, Макс, – сказал я.

– Они не дадут нам уехать. Мы катаемся по кругу. Как в цирке.

Я промолчал.

– Как лошади в цирке. А они все на нас смотрят из окон. И ждут, пока кто-то споткнется. Только этого и ждут.

– Макс, на дорогу смотри.

– А кто споткнется, того пристреливают. Да и то, Пит, я думаю: лучше бы сразу. Правда?

Ручаюсь, я точно запомнил его слова.

Мы свернули с улицы обратно во двор, спугнули кошачью парочку, расположившуюся прямо на нашем пути, проехали мимо очередной чадящей помойки и снова оказались возле Светкиного дома. Здесь Макс резко нажал на тормоз, и машина встала, как вкопанная, прямо перед бампером какого-то старого опеля. Двигатель заглох.

– Вот, видишь… а ты боялся… покатались, и отлично, – пробормотал Макс и уронил голову на баранку.

– Ну ты красавец, – отозвался я. Ответа не последовало.

Я улыбнулся. А потом вдруг подумал: ведь и правда, мы ездим по кругу среди этих пятиэтажных помоек, пьем пиво и все собираемся куда-то, и строим бесконечные планы. Что же должно произойти, чтобы мы решились?

Вдруг в кармане куртки что-то громко запело и запиликало. «Телефон», – вспомнил я и полез за пазуху. Наконец нашел трубку и поскорее нажал на кнопку ответа.

– Петя, это ты? – раздался Марьянкин голос.

– Ну да, конечно. Я трубку вашу утащил, – сказал я.

– Ты хитрый. Тут тебя Светка ищет. Сейчас трубку дам. Целую.

Я даже не успел ничего ответить.

– Вы что, в машине? – взволнованным голосом говорила Светка. – Я вас в окно вижу. Вы с ума сошли. Не уезжай никуда, слышишь?

– Я сейчас приду, – сказал я.

Тут Макс пошевелился, сполз с сиденья, взглянул на меня, чему-то улыбнулся и отрубился снова. Я все еще сжимал в руке телефонную трубку, когда увидел, что мимо нашего автобуса медленно проезжает белая пятерка-жигули с включенной мигалкой. Проезжает и останавливается.

Стекло поползло вниз. Милиционер по кличке Стас окинул меня внимательным взглядом, показал пальцем: ну-ка, открой. Я положил трубку на сиденье, нащупал ручку стеклоподъемника, покрутил, выглянул.

– Сидим? – неприязненно спросил Стас.

– Вроде того, – подтвердил я.

– Ты мне это брось, Раевский. Чтоб дома у меня ночевал, понял?

– У вас?

– Пошути еще, козел малолетний.

Похоже, он опять был под газом: вневедомственная охрана, как-никак. Охрана вне вашего ведома. Работа нервная.

– Да чего я вам сделал?

– Ты, […], еще ничего не сделал. И не сделаешь. Потому что – сидеть тихо. Шаг влево, шаг вправо… – Стас прочистил горло и длинно харкнул в мою сторону. Меня чуть не стошнило, как Макса в ванной. – Твое счастье, что Петрович тут не сильно наследил. А то бы ответил по полной.

Ему что-то сказал напарник, он отмахнулся.

– Меня по ходу не... колышет, парень, твоя личная жизнь, – продолжал он. – Мне надо, чтобы все было под контролем… Да ладно тебе (это он сказал невидимому второму). Потом у нас в армию пойдешь, и все. А до тех пор…

– Что до тех пор?

– Покойнику никто не пишет, – непонятно сказал Стас и загоготал. Тут лязгнула дверца жигулей, и его напарник выбрался на свет. Похоже, он все-таки был у них за старшего. Он встал, опершись на белую крышу с вертящейся мигалкой: я глядел на его лицо – то белое, то синее, – и думал, что если уж кто и похож на покойника, так вот он, передо мной.

– Ты, молодой, Стаса послушай, – сказал сине-белый. – Он иногда дело говорит. Тебе надо, короче, сидеть ниже плинтуса. И матери тоже. Вами серьезные люди интересуются. Будете себя правильно вести – так и без вас разберутся. Мы и сами ждем – не дождемся. Нам тут по району других забот дополна. Понял?

Я зажмурился. Цветомузыка продолжалась. Я снова открыл глаза.

– Значит, понял, – заключил командир. – А в общем… Живи, не кашляй. Зенит – чемпион.

Он убрался на свое место. Стас, задумчиво ковырявший в носу, прекратил свои изыскания, взялся за рычаг и тронул пятерку вперед, на ходу поднимая стекло. Красные фонари удалялись; вот машина свернула за угол и скрылась из виду. Телефонная трубка в руке еле слышно пищала. Я нажал на кнопку. Стало тихо.

Мой отец не любил, когда его зовут по отчеству, любил, когда по имени, Николаем. А Петровичем на моей памяти его так звал один человек – Владимир, исполнительный директор. Что, впрочем, ничего не объясняет.

Несколько минут я сидел в кабине, смотрел на темные окна домов и размышлял. Зажигание все еще было включено, фары горели. Я вылез, обошел автобус, взял за шиворот упирающегося Макса и поволок по лестнице на второй этаж, не забыв запереть дверцу на ключ.

Потом все было хорошо.

Эпизод 9. Кадры мелькают и сменяют друг друга, а я не в силах ничего изменить. Мне хочется всё вспомнить и нарисовать картинки получше; но моя мысль спешит, и вот уже вижу я совсем другую ночь, и другое имя повторяют мои губы – это имя девушки, но вы ее все равно не знаете.