Хватит.

Поле перед Небесными Вратами. 64 год после Падения Небес.

Человек. Он сидит у костра. Жуёт мясо. Мясо вышло жёстким и малоприятным на вкус, но Человек упрямо вгрызается в него зубами. «Было бы понятно, если бы такое мясо было у творений Сатаны, чьих тел тут валялось с избытком, но отчего же таким оказалось мясо ангела?» – ответа на этот вопрос Человек не знал да и не искал особо. Мясо как мясо – желудок набило уже хорошо.

Ножи это тоже хорошо. Человек нашёл Себе на Поле давно минувшей битвы много ножей. Два клинка с узкими лезвиями, Он прикрепил к левому предплечью, с внутренней и внешней стороны, один – к правому. Мощный скрамасакс разместил за спиной, прикрепив ножны к поясному ремню. Ещё два клинка – на бёдрах рукоятями вниз. Перевязь через грудь, от левого плеча к поясу, хранит почти дюжину метательных ножей. В голенищах обоих сапог – по клинку.

Несомненно, Человек мог бы найти Себе меч, но мечи Он не любил. Слишком прямые, слишком честные. Ножи куда сговорчивее, когда необходимо убить кого-то.

– Силу силой хотели превозмочь. – катает в голове Человек мысль. – Не вышло.

Человек. Он сидит у костра, а рядом с ним сидит Его Смерть.

Сидит. Молчит.

Молчит. Вот и прозвал Он про Себя её Молчуньей.

– Не вышло. – думает Человек, жуя жёсткое мясо.

Ушёл Бог Сотворённый.

Не один ушёл. Увёл обманом с собой тех, кто убить его пытался.

– Не вышло. – упрямо работают челюсти.

Ему бы умереть, чтобы не надо было глотать это проклятое мясо.

Ему бы умереть, чтобы не думать.

Умереть, тогда, под ударом Семипечатника или раньше, в любой из моментов его жизни, но Он выжил.

Умереть, тогда. Теперь же умирать уже поздно.

Нельзя умирать, когда ты остался один, когда некому закончить твоё дело.

Нельзя умирать.

– Не вышло. – закручивает вверх грязными пальцами ус, который стал попадать в ему рот, Человек. – Но выйдет.

Ушёл Бог Сотворённый не один, но и не сам ушёл. Унесли его. Одного унесли, а одного оставили. Не того унесли: уж больно заковыристая вышла Печать у Семипечатника, перекрутила всё, перепутала, а потом перерубила. Одни концы оставила болтаться. Не будь Молчуньи рядом – не очнуться бы Ему, не жевать мясо.

Один Бог Сотворённый ушёл.

Один остался.

Человек. Он сидит у костра, но скоро Он встанет и пойдёт по следу тех, кто покинул это Поле много десятков лет назад.

Мнемос. Год 1237 после Падения Небес.

Вестник Люцин, как и положено, остановился в семи и ещё трёх шагах от лестницы, что вела к дверям храма. Остановился перед семидежды семи и ещё трижды по три ступенями и безмолвно замер, в ожидании того самого момента, когда кто-то из обитателей храма заметит его. Это могло занять и час, и два, и сутки. Однажды, не так давно, обитатели храма демонстративно не замечали вестника неделю, до тех пор, пока тот от усталости не свалился каменные плиты дороги.

– Не люблю назойливых. – было последнее, что в этой жизни услышал предшественник Люцина, а потом Сын вогнал кухонных нож ему в живот.

Вестник умер, но со своей задачей справился: Сын покинул храм и отправился на Собор. Не один, разумеется, со своей извечной спутницей, Тихоней, с которой не расставался даже когда придавался утехам с иными девами, а им Он придавался, если верить звукам, разносившимся по обезлюдевшей округе храма, всё время, без перерывов на еду, сон или какие-либо иные естественные надобности. Ушам своим можно было и не верить, но не глазам. Сын не стеснялся никого, как человек, дыша, не стесняется никого.

– Хорошенький. – по достоинству оценила нового вестника пышная Радвига.

Эта русовлосая уроженка жарких степей Кулани, края населённого поровну беглыми преступниками, беглыми же рабами, дезертирами разного калибра и сивоусыми ветеранами, взятая в плен, как многие другие молодицы славной Кулани, истинными людьми и доставленная на Мнемос для реализации проекта Renatus стала одной из первых обитательниц храма, очищенного Сыном служителей Церкви Истинного. И по праву "одной из", а также благодаря хитрости, напору и точному расчёту, являющимися визитной карточкой любой куланки, Радвига вот уже почти три года вела всё хозяйство Сына, единолично назначая воспитанниц на те или иные виды работ в храмовом комплексе или же отправляя с поручениями за пределы обители.

– Этот не даст мне причины убить себя. – притворившись, что не услышал куланку, озвучил свои мысли Сын. – Придётся убить прямо сейчас, а то не люблю я, когда кто-то думает, что ему удалось меня просчитать.

Люцин действительно намеревался не дать ни единой причины Сыну убить себя, и для этих намерений у него были более чем веские основания, если быть точным, а Люцин любил точность куда больше, чем полагалось любить её служителю Церкви, и сыну истинного человека, семьсот сорок три причины в виде убитых ранее вестников, с которыми суммировались одиннадцать тысяч пятьсот сорок представителей первой и второй ступеней Церкви, пятьдесят два представителя третьей ступени, в том числе и два патриарха, Генезий и Иероним. К итоговым двенадцати тысячам трёмстам тридцати пяти задокументированным случаям убийства прибавлялись ещё сто пятьдесят восемь имевших место, но не имевших свидетелей, чьи показания можно было бы зафиксировать, а также восемнадцать, которые могли и быть осуществлены не Сыном, а лазутчиками грязных или же истинными людьми сбившимся с пути, который указан Истинным.