Окликнув собаку, форстмейстер как бы невзначай обернулся, вроде бы проверить, не отстал ли мохнатый товарищ, но не на пса он смотрел: странных остроухих лучниц, развлекавшиеся у старого ясеням тем, что сбивали стрелы друг друга в полёте, ему заметить не удалось, но проверять верность наблюдения и переходить на бег, Никодим не собирался, скорее, пытался успокоить сам себя, тем, что остроухие не так хороши, как ему показалось.

Эльфийки, чьими жизнями Корни Льюсальвхейма расплатились с Тринитасом, действительно были не так хороши, как показалось форстмейстеру. Дюжина из Льюсальвхейма, прозываемая в Караване Гадюками, была куда лучше, чем это мог представить Никодим, недавно перешагнувший из третьего десятка лет в четвёртый. Дюжина дочерей самых древних ветвей перворождённых, в которых гордыня множится на презрение к низшим расам. Продукт многотысячелетней селекции, конечным итогом которой должен был стать Бог Сотворённый.

И пусть остроухие называют его Семенем, рассказывая бредни о том, что смысл существования Мира, как раз и заключается в рождении Семени, которое сможет отправиться в Пустоту, дабы зародить там новый Мир, но Тринитас, который никогда не звал Сам Себя Тринитасом, ни любым из иных имён, которым Его называли, но откликавшийся на любое, Тринитас знал, что это будет Бог Сотворённый. Такой же, как и тот, которым был Он почти полторы тысячи лет назад, а может быть другой…

Тринитаса не волновали детали – Он слишком давно убедил Себя в том, что любой бог должен быть убит.

Не смотря на формулировку, Тринитас не считал убийство Своим долгом. Убийство для Него было естественным процессом, следствием самого существования бога. И как камень подброшенный воздух рано или поздно должен упасть, так и бог рано или поздно должен быть убит.

Не считал Тринитас убийство и Своей работой, как не считает человек работой дыхание или переваривание пищи.

Работой же своей Тринитас считал заботу о Караване, работой, которой оставалось совсем немного до того, чтобы стать долгом. Она как раз-то и привела Его на Гул-Вейт, к бастиону Имо-су, точнее к тому, что скрывалось за его стенами.

– Знаешь, тот ветеран мог и ошибаться по поводу бастиона. – вкладывая в рот Тринитасу истекающий соком ломтик манотворящей железы дракона, мягко мурлыкнула Анатиэль.

– А мог и просто врать. – вторит матери Лютиэль и спешит слизнуть с груди Тринитаса несколько капель жира, которым предусмотрительная Анатиэль позволила упасть.

– Высеку ведь обоих, как и обещал.

– Розгами из терновника, вымоченными в святой воде? – просияла младшая из суккубар.

– Гадюки далеко, не услышат уже нас. – вкладывает второй ломтик в рот Тринитасу Анатиэль. – Но высечь всё же высеки и сладкого лиши на пару декад или лучше на пять.

Лютиэль хотела возмутиться, не поводу розг, по поводу сладкого, и надуть губки, а то и возразить что-нибудь в духе «если маме так нравится сидеть на диете, так пусть и сидит за них обоих, а она отказывать себе в сладком не собирается», но, поймав взгляд Тринитаса, передумала.

Орн. Год 1307 после Падения Небес.

Хозяин Дорог – прозывали Его грязные, приписывая многое из того, что было сотворено мной, а потом безжалостно переврано в тавернах и трактирах. Сын – звали Его люди начала-и-конца, поверившие в Его же ложь.

Человек со множеством имён, позволявший называть себя любым, но не называвший себя ни одним.

Скалой возвышается Сын над глупой суккубарой, позарившейся на вороных жеребцов. Приговором звякает ещё один клинок, падающий из разжавшейся ладони Его, присоединяясь к дюжине уже валяющихся у ног Хозяина Дорог. Приговором храпят жеребцы, которым сил не хватает не то что тащить окованную железом карету, стоять сил нет у них.

Безмолвной, безликой тенью стоит за спиной Его сама Смерть, больше десяти веков назад отказавшаяся исполнить свой долг.

– Не знаю, веришь ли ты в богов… – едва слышно заговорил Хозяин Дорог, обращаясь к юной суккубаре, – не знаю, услышат ли они тебя, но ты молись. Молись. Мы должны успеть в срок. Молись.

– Коней бросаем – за ними потом отряд пришлю – в худшем случае похоронят. Добрые кони – нечего оставлять их останки непогребёнными. – чётко и громко скомандовал Он же, но уже обращаясь к Тихоне. – А эту – берём с собой, поедет с тобой, на козлах.

Уводит неспособную на сопротивление Анатиэль Тихоня. Скидывает на груду оружия свой плащ Хозяин Дорог. За плащом следуют рубаха, штаны и сапоги: Он прекрасно понимает, что одежда будет только мешать Ему.

Вдох и выход.

Кажется, что Он прибавляет в росте, а плечи и без того широкие становятся ещё шире. Рельефные холмы мышц обращаются в вздыбленные скалы.

Вдох и выдох.

Он не был так серьёзен, даже когда тысячу лет назад убивал Мудреца, обращая родной мир орков в смертельную мешанину прорывов Пустоты.

Облачённые лишь в Свою мощь, Человек выходит из амбара.

Чтобы не взвыть от ужаса перед своей участью, вгрызается в собственную ладонь Анатиэль.

Грязь хлюпает под босыми ногами Его, а гнилая дерюга над головой, по какому-то недоразумению именуемая небом, грозит в любое время прорваться и обратить ту грязь в совершенно непроходимую жижу.