С упряжкой долгой возни не было: несколько взмахов клинка, столько же узлов и хомут лёг на плечи того, кто не считал ни долгом, ни работой убийство Богов, но убивавших их так сосредоточенно и последовательно, что, казалось, это не может быть ничем иным, как долгом или работой.

– Мы должны быть на месте до заката, и мы будем. – то были последние слова сказанные Им в тот день.

Дальше были почти дюжина километров по дороге, почти забывшей поступь путника, стук колёс карет и телег.

Дальше были упрямый рык и шаги, тяжелые, неумолимые, которые, приходя во сне, ещё много лет будут заставлять юную суккубару мочить постель.

Дальше была улыбка самой Смерти… улыбка той, что когда-то у костра Он прозвал Молчуньей, улыбка над окровавленный телом Его, почти беспамятным, но всё ещё пытающимся тащить карету, не ради себя, ради тех, кто доверил Ему свои жизни.

Гул-Вейт. Окрестности бастиона Имо-су. Год 1478 после Падения Небес.

Гадюки следовали за форстмейстером и его псом безмолвно, как и подобает гадюкам.

– Ветеран не ошибался и не врал. – улыбнулся Тринитас, оглядывая принесённые розги. – Такие, как он, редко ошибаются и никогда не врут. Умирать, умирают, но не врут. Я убивал таких, как он, я знаю.

О том, что в Льюсальвхейме Он узнал расположение всех Почек и Побегов Мирового Древа, Тринитас умолчал, считая это деталью, недостойной упоминания.

– По две дюжины каждой? – с надеждой заглянула в глаза Тринитасу Лютиэль, прекрасно помнившая, что две дюжины ударов полагались ей с матерью, на двоих.

– Едва прикрытая наглость с налётом легкомысленной забывчивости – слишком вульгарно и прямолинейно. – в голосе Анатиэль звучали нотки недовольства своей дочерью, фальшивого. – Разве этому я тебя учила?

Давняя игра в нерадивую дочь и всезнающую мать, готова была набрать обороты, но Тринитас, на груди которого лежала Лютиэль, пропал.

Только был здесь, а теперь уже стоит в шагах пяти, с розгой в руке.

– Манотворящая железа у тебя, Анатиэль, вышла просто выше любых похвал – боюсь, если вы, как и планировали, уроните блюдо с ней, Я буду расстроен несколько больше, чем вы рассчитывали. – сообщил Он.

Голос Его был всё также мягок, а улыбка всё также лучезарна, но сама мысль ослушаться Тринитасу в тот момент показалась суккубарам самоубийственной.

Молодая же воспитанница, принёсшая ведро с розгами, замерла мраморным изваянием – стальные цепи страха сковали все её члены.

– Тебя, Лютиэль, Я буду сечь, пока ты не взмолишь о пощаде, – пообещал Тринитас, – а потом буду сечь, пока Мне не надоест. Вечером, а пока сбегай-ка Мне за рубашкой, на твой выбор.

Лютиэль сорвалась с места, будто обратившись в ветер. Анатиэль только осуждающе и вздохнула, посмотрев в след дочери: ни бёдрами не вильнула, ни спинку не прогнула, как положено, дав насладиться видом полной груди, даже на взгляд с лёгким разочарованием и укоризной ума не хватило.

– Позор, а не суккуб.

– Позор… – Тринитас попробовал на вкус слово, чуждое самой Его природе, – глупости говоришь Анатиэль. Глупости. Твоя мать спасла тогда тебя… спасла от Меня…

– Я о себе, Тринитас, о себе…

– А Мне, думала, легко с вами всеми, с Караваном? – хмыкнул Тринитас. – Одни боятся Меня почём зря, другие молятся на Меня, что ещё глупее, чем бояться, а кто-то и убить хочет, как теже Гадюки… дуры они, конечно, заносчивые, самовлюблённые дуры, но не убивать же их за это… попробую ещё… они поймут… должны понять…

Лет двести назад, как и тысячу лет назад Тринитас учил бы перворождённых совсем иным способом, чем выбранный ныне. Вначале бы поучил, а после выбрал самые сочные куски и приготовил Себе на костре эльфятину.

Молодая эльфятина, на вкус Тринитаса, и в сыром виде была более чем съедобна, но всё же с некоторых пор мясо Он предпочитал в приготовленном виде. А ещё Он предпочитал не возвращаться во времена, которые были до того, как Он впервые позволил назвать Себя Сыном.

Орн. Год 1237 после Падения Небес.

Спят ли Боги Сотворённые?

Способны ли они пусть на краткое мгновение, но перестать быть, ощущать самих себя? Перестать выступать и наблюдателем, и наблюдаемым явлением одновременно? Отдать всю безграничность своего существа в руки кому-то, кто будет наблюдателем? Сможет ли этот кто-то вместить в себя Бога Сотворённого? Не станет ли новым богом тот наблюдатель?

Теперь я знаю ответы на эти и многие другие вопросы, вытекающие из них.

Бог Сотворённый не может позволить себе такое явление, как сон. Сама природа его отрицает сон. В тот самый момент, когда Бог Сотворённый перестанет быть наблюдателем самого себя, он перестанет быть Сотворённым, отдавшись во власть наблюдателей, став просто богом. Таким образом, смерть Бога Сотворённого – это рождение бога, но в свою очередь рождение бога – это не всегда следствие смерти Бога Сотворённого.