А ещё в эту пору я любил лимонад, продававшийся в магазине, расположенном со стороны фасада в первом этаже нашего дома. Такого лимонада я больше никогда не пил. Холодный и шипящий он сильно шибал в нос и обдавал резкой леденцовой с острой кислинкой свежестью. А неповторимость и вкуснота его заключалась в красивых бутылках, оборудованных белыми фаянсовыми пробками на захлопывающихся пружинках.

Именно в Даугавпилсе я принёс с улицы первый мат – слово, обозначающее гулящую женщину. Впрочем, тогда мне были неведомы ни значение этого слова, ни его лексическая принадлежность. Да и само понятие мата для меня ещё не существовало. Просто услышал, запомнил, пришёл и повторил. Ситуация, лаконичной тривиальностью напоминающая знаменитый афоризм Юлия Цезаря.

В пять лет я начал курить. Однако старший брат, застав младшего с папиросой в холодном и грязном общественном туалете неподалёку от дома, так съездил мне по физиономии, что разбил губу. Больно, конечно. Зато отучил раз и навсегда.

Уже тогда в моей душе присутствовала некая поэтическая струна. Иначе разве могло бы такое произойти, что в пятилетнем возрасте, услышав «Конька-горбунка», прочитанного мне по книге с великолепными цветными иллюстрациями, я испытал блаженство, в дальнейшем не имевшее даже приблизительных аналогов? Что-то ослепительно яркое, волшебное, несказанно прекрасное!

Тогда же в Даугавпилсе я впервые побывал в театре. Пьеса, которую тогда увидел, называлась «Аленький цветочек». Помню и дорогу туда на трамвае, в который мы сели сразу по выходе из крепости. Всё ещё живы во мне и красочные картины спектакля, и то сладостное ощущение, которое я испытал, с затаённым дыханием наблюдая за неспешно разворачивающимся действием. И главными составляющими этого ощущения были восторг и изумление – давно любимая мною сказка ожила!

В детские годы художественное слово чаще всего приходило ко мне через семейные чтения. Каждый вечер папа непременно собирал всю семью и читал нам книги прекрасных зарубежных авторов. В возрасте 4–8 лет я услышал от него «Давида Копперфильда» Диккенса, «Айвенго» Вальтера Скотта, «Графа Монте-Кристо» Дюма, а также знаменитые книги Фенимора Купера: «Последний из могикан» и «Зверобой».

Читал нам папа и произведения современных авторов вроде повести «Сержант милиции» Ивана Лазутина, что было хотя и реальнее, но не менее интересно. Блаженство очаровательного вымысла уже тогда умело переполнять мою душу и гипнотизировать волю.

Не помню, чтобы я о чём-то из услышанного переспрашивал, чего-то не понимал. Всё было ярко, зримо, благородно и прекрасно. Даже самые талантливые и помпезные экранизации этих романов, впоследствии мной увиденные, не идут ни в какое сравнение с тем, что прямо с книжных страниц входило в моё свежее отзывчивое воображение.

В раннюю пору, возможно, через эти романы проникал в моё сознание и некий эротизм. Едва ли ни с двух лет я постоянно влюблялся. А в четырёхлетнем возрасте некой понравившейся девочке подарил найденную где-то на свалке коляску для кукол, после чего завёл в сарай и, не прикрыв дверь, поцеловал в попку. Девочка, разумеется, рассказала об этом странном приключении своим родителям. Ну, а те в изумлении и тревоге – моим…

Первыми избранницами детского сердечка были как малышки – мои сверстницы, так и хорошенькие подружки сестры, то есть девушки старше меня лет на восемь. Ещё в Чорткове я был влюблён в Риту и Аллу, с которыми Лора, моя сестра, вместе училась. Иногда они играли со мной и даже сажали на колени. Алла была довольно пухлой блондинкой, а Рита изящной брюнеткой. Впоследствии, слушая «Давида Копперфильда», именно такими я представлял себе прелестных героинь романа: Дору и Агнесс.

Вероятно, уже тогда художественное слово обнаруживало на мне свою двойственную природу, ведь словом, как известно, можно освятиться, а можно и оскверниться. Однако не исключено, что детская сексуальность – не порок, но является лишь первым выходом на поверхность чего-то глубинного, связанного с древними потайными инстинктами к продолжению рода.

Однажды, за что-то крепко разозлившись на маму, я ударил её по лицу капроновым чулком. Когда через несколько недель мама поехала в Москву на консультацию к онкологам, ибо возникло подозрение, что у неё рак глаза, я посчитал, что причиной болезни был этот удар, и моему раскаянию не было предела.

В Москве уже шла речь о возможной операции, когда один из консультировавших маму профессоров посоветовал глаз не трогать, ибо хирургическое вмешательство способно привести лишь к более широкому распространению болезни, а если диагноз не верен, то и вообще излишне. Мама послушалась умного человека и возвратилась в Даугавпилс, жива и невредима.

Уже тогда поражали моё воображение рассказы взрослых, незаметным, но внимательным слушателем которых я подчас являлся. И рассказ о некой женщине, которая была настолько красива, что если говорила мужчине – возьми бритву и режь себе горло, то мужчина, как завороженный, непременно выполнял её приказание.

Другая история, подслушанная мной в ту пору, состояла в том, что некий очень порядочный, интеллигентный офицер из нашего городка женился на легкомысленной женщине, которая работала уборщицей в гарнизонной столовой. И было у неё два сына. И вот, когда жена загуляла, этот человек, ни единым словом её не укорив, подарил детям по сто пятьдесят рублей и повесился в туалете.

Вывод из этих страшных историй, сделанный мной для себя, был однозначен – никогда и ни за что я так не поступлю, как упомянутые в рассказах мужчины. И вообще я рос диким, своевольным и независимым, уже с первых лет своей жизни, человеком. И нередко закатывал истерики. Мог в качестве детского шантажа соскочить босыми ногами на ледяной пол и стоять в темноте, исходя обидой и дрожа от холода. Родители не реагировали на такие выходки. Ну, а я, утомившись долгим стоянием и полагая, что все уже спят, тихонько забирался на кровать и засыпал.