Он берет со стойки рукопись, которую только что читал, кладет ее в серую картонную папку и протягивает Философу.

– Извините, что взял без спросу, но вы могли бы забыть, а это была бы страшная потеря.

– Что это? – заторможено спрашивает Философ, беря у него папку. – Откуда вы взяли!

– Из вашего номера! – отвечает Инсектоморф. – Прощайте, спасибо за все!

Философ машинально кивает и отходит от стойки.

– Пойдем! – тянет его за рукав Корабельников.

– Да какого черта я должен куда-то уходить?! – шипит Философ. – Я должен понять, что здесь творится!

Повернувшись спиной к стойке дежурного администратора, где сидит безучастный к его истерике Инсектоморф, Философ направляется в ресторан. В дверях он останавливается. Зал ресторана, тускло освещенный торшерами, полон. За столиками сидят другие инсектоморфы. Выглядят они совершенно одинаковыми, словно клоны одного существа – того, что за стойкой. Одни читают книги, написанные людьми, другие спят, совсем по-человечески положив головы на согнутые верхние конечности, третьи оцепенело смотрят в пространство. Перед Философым появляется врач.

– Что здесь делаешь? – накидывается на приятеля Голубев. – Немедленно уходи!

– А если мне надо забрать свою рукопись?

– Если она в номере, я ее сейчас принесу…

– Не трудись, – бурчит Философ. – Твой насекомий пациент мне ее уже вернул.

– Тогда тем более уходи!

– Что значит – уходи? Я хочу выпить!

– Тише ты! – шикает на него врач. – Здесь ни капли спиртного.

Философ пальцем показывает на бар, где тускло блестят ряды бутылок.

– Нет, увы… – качает головой врач.

– Но я хочу выпить! – кричит Философ.

Голубев упрямо качает головой. Инсектоморфы, сидящие в зале, все как один – даже те, которые выглядят спящими – поднимают головы и смотрят на скандалиста. Их глаза кажутся роем блестящих металлических ос, повисших в воздухе перед атакой.

– Черт бы тебя побрал, малохольный! – ругается врач. – Вон из гостиницы. К Тельме… К Головкину на хутор или вон к борзописцу в коттедж… Только чтобы я знал, где ты! Я за тобой заеду…

– Мне хочется спать, – стоит на своем Философ. – Я черт знает сколько времени не спал!

– Да, знаю-знаю! – бурчит Голубев, подталкивая его к выходу. – Ты работал, как сумасшедший. Ты написал «Процесс–2», рукопись, которая перевернет мир, но сейчас делай, что тебя говорят… Жалко, Тельмы нет, она бы подтвердила, что ерепенится теперь некогда и непристойно!

– А где Тельма? – спрашивает Философ. – Разве она не у себя дома, с ребятами?

– Часиков в четыре-пять она подъедет к автостанции.

– А сейчас она где?

– Сейчас она занята… – терпеливо отвечает врач. – Граф, неужели тебе хочется торчать в гостинице вот с этими?

– Ладно, я уйду… – говорит тот, – но я имею право знать, что здесь происходит?

– Имеешь. Выбирай на свой вкус – националисты подняли мятеж, НАТО объявило нам войну, за городом рухнула летающая тарелка…

– Это же все чушь…

– Да, черт тебя дери! Чушь! Убирайся, чтобы духу твоего здесь не было!

– Я-то уйду и борзописца прихвачу, а Тельма? Моя дочь Илга? Болотников-младший, наконец?!

– Им ничто не угрожает, – отвечает Голубев. – И тебе пока – тоже…

– Если что, ты за них ответишь! Ты – лично! Мне!

– Отвечу! Я за все здесь в ответе. А теперь, философ, ноги в руки и дуй подальше от города. И забери с собой Корабельникова, пока тот не заблевал с перепугу весь вестибюль. Мне надо работать.

Философ выходит в вестибюль. За конторкой уже не видно Инсектоморфа. Из самого темного угла выбрался баснописец. Не обращая на него внимания, Философ идет к лестнице.

– Третьяковский, куда ты? – кричит Корабельников. – Пойдем уже!

– Да не могу же я тащиться под дождем в тапках!

– Ты давно уже в болотниках! – орет на него поэт. – Бросить меня хочешь?! Мало того, что вместо коньяка подсунул какую-то мочу, так теперь еще и свинтить пытаешься!

– Дьявол с тобой! Пошли.

Философ хватает баснописца за рукав и тащит его на улицу. И вот они идут в кромешной тьме под дождем. Философ одет основательно, по погоде. В руке у него чемодан. Чужой. Прихватил возле пустого гардероба, чтобы положить в него свою папку с рукописью, вытряхнув барахло прежнего владельца. На поэте старый плащ с чужого плеча, из под которого выглядывают полы халата и белеют голые икры, и – явно чужие ботинки без шнурков. Они идут крадучись, потому что за каждым углом им мерещится засада. Вот только – чья? Баснописец затравленно озирается и старается не отставать от своего спутника.