Достаточно и половины таких бойцов, чтобы положить в гроб каждого мужчину старше двенадцати. Запах пороха и масла от оружия новых хозяев города витал в воздухе, смешиваясь с привычными ароматами.

Люди не пойдут на смерть, и Луи дель-Косталь этого и не ждал. Он отдался в руки суда, лишь бы предотвратить бессмысленную резню, которая могла захлестнуть город.

Он устал от резни.

Мостовая, по которой арестанта четвертью часа ранее вывели на эшафот, оставалась все еще влажной от недавнего дождя, отражая тусклый солнечный свет, пробивавшийся из-за туч.

Они с сыном встретились взглядами. Мгновение узнавания, замешательства и облегчения отразилось у отца только в глазах. Внешне же он и бровью не повел – казался холодным и отстраненным, словно только что проснулся и не до конца понимает, какого черта тут происходит. Только бы не выдать слишком долгим взглядом своего мальчика.

Нельзя.

Колокол на ближайшей церкви пробил полдень, заставив некоторых особенно впечатлительных в толпе вздрогнуть. Пауза меж тем уже слишком затянулась, и королевский обвинитель продолжил.

Его голос разносился по площади, отражаясь от стен домов:

– За ваши преступления, злоумышление против короны, заговор с целью свержения законной власти, за вероломство и предательство, вы, Луи, приговариваетесь к смерти через повешение.

Немногие наивные мечтатели, ждавшие помилования, выданного в самый последний момент, ахнули. Где-то в толпе раздался приглушенный женский плач.

Сердце замерло, пропустив три удара. Андрэ понимал, что этим и закончится, еще вначале, но все же итог заставил его вздрогнуть. Королевского помилования можно тоже не ждать: путь из Луарли до Костаржи займет не меньше четырех дней. И это при условии, что на каждой путевой станции найдется свежая лошадь, а есть королевский курсор будет на ходу. Вот только король не даст помилования.

Все подстроено с самого начала. Состав судей, бумага с печатью короля. Он тоже замазан.

Меж тем дель-Конзо продолжал играть на публику. Он поднял голос так, что его стало слышно без особого труда и из дальних рядов. Эхо его слов отражалось от фасадов зданий, окружавших площадь.

– Также ставлю в известность вас, что все ленные земли, находящиеся у вас во владении, будут отторгнуты в пользу короны. Титулы лорда упразднены ввиду ликвидации вашей провинции. Вы исключены из реестра рыцарства и более не имеете право таковым называться. Вы и ваши потомки, признанные и непризнанные, более не могут именоваться титулом графа дель-Косталь, шевалье или каким-либо другим именем, отличающимся от родового. Все ваши подданные с момента казни становятся личными подданными короля.

Ветер усилился, трепля королевские знамена, недавно вывешенные над зданием ратуши. Их шелест казался насмешкой над происходящим. «Королю, но не тебе», – как бы говорили они.

Дель-Конзо выдержал еще одну паузу, давая толпе понять то, что он только что сказал. Ублюдок заложил руки за спину и покачнулся, перекатываясь с носков на пятки и наоборот. Скрип досок эшафота под его ногами казался неуместно веселым в напряженной тишине.

Ну вот, графа он уже убил, осталось повесить человека, носившего этот титул.

Ему не терпелось, и он этого не скрывал. Почти детское нетерпение читалось в каждом его движении, в блеске глаз, в едва заметной дрожи пальцев. Он походил на мальчишку, ждавшего подарка, только вместо деревянной шпаги была казнь злейшего врага.

Ублюдок.

– Мне можно сказать последнее слово?

Было слышно, как больно говорить приговоренному. Его голос, некогда сильный и уверенный, теперь звучал хрипло и надломленно.

– Исключено! – Дель-Конзо дал петуха.

Толпа почти рассмеялась, но время и место не располагало. Где-то вдалеке прокаркал ворон, словно предвещая неминуемую смерть.

– Достаточно того, что уже написано в вашем признании. Вы мерзавец, Луи. Жалкий мелочный негодяй, предавший корону ради выгоды. Вы – позор всего дворянского рода, мне противно дышать с вами одним воздухом, и я не желаю более этого делать. Гульяр, приступайте!

Леонард Гульяр – любимый дядя Лео, интендант провинции первого ранга – за все время судилища так и не взглянул в глаза старому другу. Казалось, что за эти два дня он постарел на несколько лет. Глаза его ввалились, а лицо посерело, как после бессонной ночи.

Что же… кто-то ведь должен был пытать отца.

Услышав свое имя, Гульяр словно на деревянных ногах подошел к осужденному, закрепил петлю на шее, а после что-то тихо прошептал. Его руки заметно дрожали, когда он выполнял свою мрачную обязанность.

Андрэ стоял далеко и не расслышал бы их разговора и в полной тишине, но ропот толпы и свист ветра заглушали все звуки еще сильнее. В ответ же бывший граф, а теперь простой Луи Жуар рассмеялся и сплюнул себе под ноги. Трудно было представить, что отец, требовавший от сына исключительных манер, сделал бы подобное в обычной ситуации. Похоже, он окончательно смирился со своей участью.