Небо над площадью потемнело еще больше, обещая скорый дождь. Казалось, сама природа оплакивала судьбу семейства дель-Косталь.

– Не стоит тебе это видеть, малыш, – проговорил Жан Гурат хриплым басом.

Весь вечер он отговаривал мальчишку от похода в центр и теперь вздрагивал от каждого шороха, нервно оглядываясь по сторонам.

– Нет, – ответил Андрэ, не поворачиваясь к своему последнему верному солдату. Его глаза в эту самую секунду оставались прикованы к эшафоту.

– Ну же, пойдем. Милорд не хотел бы…

– Замолчи. Я должен все запомнить. – Голос мальчика дрожал от сдерживаемых эмоций.

– А, дьявол, – выругался в сердцах Гурат и вернулся к осмотру окрестностей, его рука лежала на эфесе шпаги под плащом.

Священник отчитал последнюю молитву, и Гульяр дернул рычаг. Площадка под осужденным на смерть провалилась, и он забился в петле. Сын смотрел, как отец борется со смертью. Шея выдержала рывок, так что теперь он умирал от удушья. Вены на его шее вздувались, лицо стало пунцовым, а глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Он страдал долгую минуту, пока Леонард не спустился и не повис на нем грузом в два отцовских веса.

Раздался хруст. Шея наконец сломалась.

– Далее, – продолжал дель-Конзо, его голос звучал холодно и безразлично, – введите подсудимую.

Карета во второй раз покачнулась, и из нее вышла мама в сопровождении пары солдат. Графиня Аннет дель-Косталь держалась с достоинством, которым всегда отличалась. Высокая и статная, она шла к эшафоту с гордо поднятой головой, несмотря на то что ее некогда роскошные темные волосы были небрежно острижены, а на запястьях виднелись следы от наскоро снятых кандалов.

Народ ко всякому привычен, но не к виду благородной дамы в кандалах – может и свару устроить.

Ее голубые глаза, которые передались и сыну, горели несломленным духом. При виде ее в сером шерстяном платье, заменившем привычные шелка и бархат, толпа зароптала. Даже в этом простом наряде графиня излучала благородство, которое невозможно скрыть.

Постепенно голос толпы все нарастал. Женщины и мужчины роптали, перешептывались и не понимали, какого черта эти ублюдки тащат на виселицу и ее? Царил гвалт, так что расслышать получалось только отдельные фразы.

Солдаты, словно почуяв недовольство людей, встали более плотным строем и перехватили мушкеты. Весь первый ряд ощутил десяток вспыхнувших искорок демона. Пороховики прикоснулись к запечатанным демонам и приготовились стрелять по толпе.

Словно по команде они подняли мушкеты, и строй ощетинился штыками.

– Не нужно, друзья мои, – произнесла мать сквозь слезы, ее голос дрожал, но оставался твердым.

Андрэ узнал этот тон – так она говорила с ним в детстве, когда хотела успокоить.

– Не нужно давать повод вас убить. Прошу вас, сделайте это последнее одолжение мне и моему бедному Луи. Мне будет больно знать, что моя смерть повлечет за собой еще и ваши.

Ее слова заставили сердце сынишки сжаться от боли и гордости. Толпа немного утихла, очарованная достоинством этой женщины.

– Мадам де Жуар, вы обвиняетесь в пособничестве государственной измене. Понимаете ли вы высказанное обвинение? – Слова дель-Конзо прозвучали как удар хлыста.

– Да.

Голос матери показался громогласным, в нем звучала закаленная сталь, которую сын так часто слышал, когда она отчитывала нерадивых слуг или спорила с отцом.

Обвинитель слегка опешил от ее напора, но затем вернул расположение духа:

– Вам есть что возразить?

– Нет, и будьте вы прокляты, Бенуа. Жалкий мелочный ублюдок.

Мать плюнула негодяю в лицо, и слюна осталась у него на дорогом камзоле. Попала она прямиком на серебряную вышивку. Бенуа недовольно взглянул на место плевка, лицо его исказила гримаса ненависти и отвращения. Он резко развернулся и пошел прочь. Возле Гульяра он остановился на мгновение и велел продолжать казнь.

Леонард нервно сглотнул.

Он подошел ко вдове и попытался накинуть петлю ей на шею, однако женщина с силой огрела его по лицу. Звук удара эхом разнесся по площади.

– Не смей трогать меня, жирный мерзавец!

Аннет дель-Косталь сама накинула на шею петлю и крепко затянула. Ее руки, несмотря на тяготы заключения, двигались уверенно и ловко. – Будь ты проклят, ты и весь твой поганый род, предатель. Ты был ему как брат, негодяй.

В ее голосе звенела такая ярость, что Леонард невольно отшатнулся. Никогда за свои пятнадцать лет Андрэ не слышал, чтобы мама говорила с такой ненавистью. Только не вечно спокойная и рассудительная мама. Гульяра это, похоже, также удивило и испугало.