– Тогда на кухню, – я указываю путь, светя фонарём.

– У тебя точно такая же квартира, как у нас! Один живёшь?

– Сейчас да.

– Слышала, ты в очередной раз потерял работу. Ты поэтому больше не упражняешься?

– Да, – я морщусь. – Но давай не будем об этом.

– О’кей. О! – она смеётся. – Представляешь, я до сих пор не знаю, как тебя зовут на самом деле. Про себя я прозвала тебя Трубачом ещё с давних пор. Но, может, ты из тех людей, кто предпочитает обращение исключительно по имени?

– Так и есть. Фред, – скупо представляюсь я, игнорируя её многословную болтовню, и кладу фонарь на стол так, чтобы удобно было заниматься нехитрым ужином для Рози. Она по-хозяйски усаживается близ окна, где до этого предавался грёзам я, и привычным жестом неодобрения отодвигает чуть в сторону пустые бутылки. Грехи парочки снизу направлены лишь в одну сторону. Но… каждому своё.

– Очень приятно, Фред. Знаешь, иногда мне кажется, что мы с тобой давние приятели, хотя все эти годы лишь по чуть-чуть болтаем по-соседски. А всё из-за твоей трубы. Словно близкий человек тренируется в соседней комнате. Помнишь, однажды ты играл для меня песни Элвиса…

– По просьбе твоего дяди.

– Откуда ты…, – она едва не подскакивает на месте.

– Не важно, – прерываю я. – Раз уж ты здесь, может, расскажешь о себе? Ты всегда казалась мне такой загадочной.

– Брось. Я самая обыкновенная.

– Но о тебе ходят невероятные слухи.

– Люди вечно болтают глупости, – она передёргивает плечом. – Не могу же я всем заткнуть рот. О, смотри, женщина споткнулась, и, кажется, у неё каблук сломался. В такой темноте можно и ногу сломать, оступившись. Когда же дадут свет?

Она пытается перейти на другую тему, но я не позволю себя отвлечь. Рози моя гостья, но я не выпущу её, пока не выясню всё, что меня беспокоит. Как она сама сказала, мы точно давние приятели. И мне хочется наконец-то постичь её натуру. Я ставлю перед ней блюдо с тунцовым салатом, сандвич и кофе. Она благодарит и перекладывает фонарь так, что бы удобнее было есть.

Я не оставляю своих настойчивых попыток.

– Ни разу не видел тебя с короткой стрижкой. Твои длинные волосы неизменно заплетены в сложную причёску. Почему?

– Так нравится Акселю, – в её словах чувствуется любовь к нему.

– Ты спишь со своим дядей? – задаю я без обиняков давно мучающий меня и такой желанный вопрос. Мои подозрения не в счёт на этот раз.

– Что за допросы? – возмущается Рози непритворно. – Мне лучше уйти.

Она собирается встать, но я удерживаю её за ладонь.

– Не уходи. Прости за этот вопрос. Просто все эти годы я наблюдаю за тобой и вижу, какой ты была и какой стала благодаря его стараниям.

– Какой же? Порочной? Развратной? Распутной? В этом нет вины Акселя, виновата жизнь, – она снова принимается за еду. Я чувствую, как она заталкивает вглубь себя нечто неприятное.

– Мне жаль тебя.

– Жалеть не надо, – ледяным тоном отзывается Рози.

– Пожалуйста, Рози, поговори со мной откровенно. Никто не узнает о нашем разговоре, клянусь. Просто я хочу понять причину твоих поступков. Что каждый раз толкает тебя на связь… в объятия близкого родственника? Слава? Таким способом ты благодаришь Акселя за то, что он сделал тебя знаменитой?

Я наблюдаю за выражением её лица. Она неторопливо ест. Не лицо, маска.

– Мне не хочется, чтобы ты думал дурно об Акселе. Ты из-за этого перестал с ним дружить и едва здороваешься, верно? И кстати, один писатель написал, что слава – «только пепел жизни, если ты не знаешь любви».

– Это был Уильям Хоуп Ходжсон. «Ночная земля». Но где и когда читала ты эту книгу, Рози? Я не поверю, если скажешь, что кто-то из коллег по работе одолжил её тебе.

– Ты удивишься, но в школе я была круглой отличницей. Я любила читать. Такие имена как Ходжсон, Говард, Лавкрафт хорошо мне знакомы. Но ты не дал закончить. Раз уж спросил, так дослушай до конца, пожалуйста. В моей жизни было три больших Любви, и трижды они доводили меня едва ли не до гроба. Аксель всякий раз был рядом, помогал мне вернуться в мир живых. Я испытываю к нему самую нежную дружбу и привязанность, но в моём сердце нет страсти, которая приводит к более глубокому чувству. Я даю ему то, что он просит, из чувства благодарности. Но не за славу, а за возможность продолжать жить. Жить нормально.

– Так и знал! Я подозревал, что он не только бабник, но и извращенец.

– Ты неверно судишь. И я считаю, ты должен возобновить отношения с ним.

– Убеди меня, Рози, и я послушаюсь твоего совета. Расскажи мне всё.

– Придётся теперь, – она вздыхает и принимается за кофе. Пьёт почти залпом и продолжает. – Только сперва объясни, от кого узнал, что Аксель – мой дядя. Мне он запретил так себя называть чуть ли не с первой минуты нашего знакомства.

– Он сам сказал. Около десяти лет назад, когда просил разучить песни Элвиса для твоего дня рождения. Я сначала отказался, потому что мне надоело разучивать песни для его подружек, ведь ему не впервой было просить меня о подобной услуге. Я тогда работал в оркестре «Золотой век», мы играли исключительно джаз, а из-за него мне приходилось тратить свободное время на разучивание песен, которые, как я тогда думал, мне никогда не пригодятся. Повторюсь, ты была далеко не первая, для кого я играл. Аксель часто просил меня о подобных маленьких услугах, а в тот день я находился в дурном расположении духа и велел ему, чтобы он убирался вон. Но Дюшенталь заявил, что на этот раз всё по-другому и нужно сыграть для его драгоценной племянницы. Я не хотел его слушать. Мне надоели бесконечные выдумки о том, как важно для него, чтобы я разучил новую мелодию для его очередной подружки, что бы ему было проще задурить ей мозги разной романтической чепухой, а потом играл где-нибудь поблизости от места их свидания, но он сказал, что твой жених погиб, что ты очень одинока в большом городе и тебе даже не с кем отметить день рождения, что мне не придётся покидать свою квартиру ради того, чтобы исполнить всего-навсего какие-то три песни Элвиса. И на этот раз он даже был готов заплатить, представляешь? Вот и всё.