Информации по владельцу усадьбы удалось добыть на удивление мало. Приближённый одного из фаворитов Екатерины Великой, Андрей Павлович Узмаков после смерти покровительницы своего патрона предсказуемо впал в опалу. Свою роль сыграл в этом и крутой нрав, и чрезмерно вольное, впечатлявшее даже в те времена, обращение со своими крепостными. В политику отставной офицер, коему вдоволь довелось в своё время повоевать с турками, не лез, карьера его прервалась по непонятной, так и не выясненной причине. В генералы не вышел, даже до бригадира не дорос, остался полковником. В нестаром ещё возрасте сорока с чем-то лет вышел в отставку. Некоторое время пожил в столице, был даже дружен с хитрым Аракчеевым, но последний в протекции отказал, даже напротив, по некоторым данным, был инициатором высылки Узмакова из Петербурга. И место для высылки подобрали хуже некуда. Тульское имение, приносившее немалый доход, выкупили в казну, а взамен «пожаловали» землями в вологодских болотах вместе с окрестными деревушками. Узмаков каким-то образом ухитрился вывести из-под Тулы своих крестьян – почти тысячу душ, увеличив таким образом местное население более чем втрое.

Что случилось потом – неясно. В газетах того времени, которые Артём просмотрел в отделе Национальной Библиотеки на Фонтанке, сохранилось объявление о продаже крестьян Узмакова в связи со смертью владельца и наследников. Приложение, в котором оно было размещёно, датировалось восьмым августа 1809 года. Вскользь упоминалось, что часть крестьян «примерно наказаны». Это наводило на размышления о возможном крестьянском бунте, ничем иным массовое наказание крестьян вызвано быть не могло. Причина смерти владельца усадьбы и его детей тоже оставалась загадкой. Сколько детей было у отставного полковника и отчего они умерли, выяснить не удалось. Как бы то ни было, с 1809 года род Узмаковых навсегда исчез из истории имперских дворянских фамилий. Тогда же была заброшена усадьба, представляющая собой «классический образец среднерусских усадеб начала XIX века». Глядя на циклопические колонны, в последнюю фразу верилось с трудом.

От «господского» деревянного второго этажа и крыши давно ничего не осталось. Внутри сквозь проёмы окон были видны покрытые снегом кучи камней. Чтобы обойти здание, потребовалось почти десять минут. Пролом в стене, обращённой в сторону пригорка с крестом, выглядел так, будто стену проломило изнутри какое-то чудовище или в находившемся за ней помещении взорвался пороховой склад. Оба эти предположения по своей правдоподобности находились примерно на одном и том же уровне – кто в здравом уме будет жить на пороховой бочке?

Поёжившись, Артём полез внутрь. Одежда немного высохла, но носки всё равно противно обтягивали ноги. Кожу над пятками на ступнях неприятно покалывало. Невельские ботинки (при всей нелюбви к правоохранительным органам все однозначно признавали надёжность ментовского обмундирования) начали натирать мозоли. «Неделю буду ходить как корова», – мелькнуло в голове, но скорее как ворчание вечно недовольного чем-то разума. В душе поднимался охотничий азарт, предвкушение.

Аккуратно ставя ноги между мраморными и гранитными обломками, иные из которых превосходили ростом человека, периодически пробуя прочность снежного покрова руками, он продвигался вдоль стен. Перекрытия между этажами, естественно, не сохранились. На уровне, где должен был быть потолок, в стене находился ряд квадратных углублений, куда в приснопамятные времена вставили вытесанные из дерева брусы. На эти брусы уже впоследствии укладывали пол второго этажа. Приглядевшись, Артём увидел такие же отверстия ещё выше – вероятно там, где в своё время был фронтон.

Длина здания была порядка пятидесяти метров. Медленно продвигаясь, он прошёл насквозь одно крыло и дошёл до центра. Когда-то здесь была, вероятно, парадная зала, сейчас просто большое пространство, посередине которого лежали обломки рухнувшей внутрь ротонды. С одной стороны был выход на крыльцо. Сквозь проём дверей на фоне серого неба были видны края колонн и стоявший на пригорке поклонный крест. Артём ещё раз подумал, что усадьба была возведена по какому-то особому плану. Фасад был выстроен так, что между находившимся по центру входом и крестом можно было провести строгий перпендикуляр. Это подтверждало правильность догадки: если крест был задолго до усадьбы, то не по своей воле строил своё гнездо Андрей Павлович Узмаков. Собственная ли это была прихоть его – подчиниться при проектировке расположению креста – или чьё-то указание? Возможно, ответ заключался в причине высылки отставного полковника из Петербурга.

– Что же ты такое натворил, хозяин? – глядя на далёкий крест, пробормотал Артём. – Ну да бог с тобой, у тебя свои дела, у меня свои.

Он повернулся и вошёл в проём в стене, отделявшей от центральной залы левое крыло здания. Именно там, судя по рассказу Нилова, находился спуск вниз. Через несколько шагов нога заскользила. Комично взмахнув руками, Артём с трудом удержал равновесие. Пришлось ухватиться за кусок каменной кладки, торчавший рядом с дырой выходившего в направлении леса за усадьбой окна. Сердце от неожиданности ухнуло. На смену испугу быстро пришло ощущение досады. Если не считать потери рюкзака, всё шло просто прекрасно до этого момента. Видимо, полоса удачи закончилась, потому что у первых деревьев, отстоявших от усадьбы метров на двести, стояла человеческая фигура.

Это сулило неприятности – поиски можно было смело откладывать на неопределённый срок, до следующего приезда. Артём от души выругался, с трудом подтянувшись, влез в проём окна, выпрыгнул наружу и, увязая ногами в снегу, пошёл к пришельцу навстречу, как предписывала своеобразная поисковая этика и житейский опыт. Если кроме тебя на объекте появился кто-то ещё – надо узнать, кто это, чтобы понимать, как действовать дальше.

В зависимости от обстоятельств линии поведения варьировались. С местными жителями стоило знакомиться, аборигены могли сообщить что-то новое. Важно было показать свою простоту, поселить в душе пейзанина чувство превосходства над городским дурачком. Тогда в ходе разговора можно было выяснить многое: кто и как часто ходит на объект, не под охраной ли он, а если под охраной, то кто его охраняет, и находят ли здесь что-нибудь интересное. То, что для местного обыденность (гильзами в детстве играли, к примеру), знающий человек может обратить в деньги. Если же появившийся и был местным сторожем, «закос под дурака» стоило усилить, но в меру, без переигрывания. Кашу маслом не испортишь – можно было и покаяться. Да, хотел покопать, рассказывали, что много всякого разного интересного здесь можно найти. Обычно в ответ слышалось хмыканье, значит, рыбка клюнула, к нему уже начали относиться с чувством брезгливого превосходства как к очередному придурку-кладоискателю. Дальше следовали насмешливые вопросы и рассказы про других умственно отсталых, которые каждые выходные здесь шатаются неведомо зачем. Выслушивание разглагольствований с виноватым видом творило чудеса – выговорившись, сторожа сбавляли тон и общались уже вполне дружелюбно. Многие знали свой край лучше любого краеведа и пару раз сообщали, где действительно стоит искать, не здесь, конечно, не на объекте, а через луг, ближе к шоссе, вот та-а-ам и была когда-то деревня, вот та-а-ам и стоит посмотреть. И он шёл туда с металлоискателем и порой находил неплохие вещи. Не котлы с монетами, откуда они у крестьян, но пряжки от ремней, металлические детали прялок, старые замки. Всё это потом продавалось в городе, а впоследствии реставрировалось и перепродавалось за утроенную цену имевшим деньги любителям старины. Или тем, кто считали себя такими, но не хотели марать руки поиском этой самой старины где-то дальше ближайшего антикварного магазина.

Крутившиеся в этом бизнесе деньги, разумеется, нуждались в контроле. Поэтому «государевы люди» из особого оперативного отдела периодически по графику устраивали проверки и провокации. Тогда к честно трудящимся «в поле» копателям подходили невесть откуда взявшиеся простоватые парни и девушки в полевой одежде, рассказывали интересные истории про то, что они тоже что-то ищут, интересовались находками, предлагали купить или продать. Неопытные порой попадались. После с ними начиналась долгая игра с целью установить, куда сбывается товар, в первую очередь найденное оружие и боеприпасы, и кто ещё занимается поисками. Попавшему в это колесо выхода наружу уже не было. Выжатый досуха, рассказавший всё, что знал, и сдавший всех, кого знал, «ссученный» рано или поздно всё равно оказывался за решёткой. Исчерпав свою полезность, он таким образом делал последнее «доброе дело», позволяя оперативникам закрыть план по раскрытым преступлениям к нужному сроку.

Конец ознакомительного фрагмента.