В истории философии после Канта был намечен целый ряд таких эпистемологических принципов, в соответствии с которыми проводится развитие, организация и систематизация знаний. Наверное, можно было бы сказать, что с конца XVIII и по первую четверть ХХ века в основном в философии и методологии занимались тем, что пытались нащупать основные принципы эпистемологической организации и задать их как некоторые верховодящие принципы и нормы нашей работы. Отсюда, скажем, обсуждения 20–30-х годов, развертывающиеся вокруг физики, о классической логике, неклассической логике, диалектической логике, которые, по идее философов, методологов, задают одни, другие или третьи принципы соорганизации [знаний].

Деятельностный подход отличается тем, что он требует от мыслителя, исследователя, чтобы он с самого начала отнес себя к определенной культурно заданной «машине», или организации деятельности, чтобы он сразу поместил себя в определенную организацию этой деятельности и сказал бы, кто он есть. Если он исследователь, то он должен соблюдать нормы исследования. И чтобы быть исследователем, он должен прежде всего представить себе эти нормы. Если он не ориентируется в том, что такое научно-исследовательская работа, то он просто некомпетентен.

Скажем, все факультеты университета, институты типа физтеха и другие, по сути дела, в скрытой форме все время и задают эту нормировку деятельности. Они как бы «штампуют» головы и тем самым организуют их очень жестко, часто предельно догматически (и в этом смысл дела), вкладывают в них эти программы профессиональной работы и еще дают некое рефлексивное представление о том, что же это за работа. И точно так же – если вы проектировщик, то в каком-то архитектурном или инженерно-строительном институте, соответственно, задают нормы и представления такой работы, некоторый минимум рефлексивного осознания, что это за работа. И человек, приступающий к решению какой-то практической задачи – будь то исследование атомного ядра или проектирование какого-то здания, – прежде всего относит себя ко всему набору норм своей профессиональной деятельности и начинает работать в соответствии с этими нормами. Здесь реализуется собственно деятельностный подход, хотя он еще и не отрефлектирован, не осознан.

Деятельностный подход этот момент фиксирует как принцип. Он требует – независимо от того, осуществляете вы деятельность или мыслите, – чтобы вы прежде всего сказали, в какой «машине» вы эту деятельность или это мышление осуществляете, и зафиксировали в рефлексии (это очень важный момент!) представление о вашей деятельности. Тем самым вы помещаете себя в эту деятельность или подключаетесь к этой деятельности. А уже потом, после того как в рефлексии зафиксирована эта деятельностная установка, принадлежность к определенной культурно-исторической форме, можно вырабатывать представления о самом предмете деятельности – будь то исследование, проектирование и т. д. (см. рис. 2а). И, собственно, характерным для мышления этого человека, для концепций, которые создаются, является всегда связка между рефлексивным представлением того типа деятельности, которую осуществляет данный человек, и представлением о предмете его деятельности: если это будет исследование, то это будет предмет исследования, если проектирование – то предмет проектирования, если организация – то предмет организации и т. д. (см. рис. 2б).

Рис. 2а

Рис. 2б

И тогда бы я мог дальше сказать, что связки этих двух знаний – знания рефлексивного, определяющего собственную позицию и свое отношение к объекту, и представления об объекте, – собственно, и характеризуют каждое мыслительное образование. И дальше я буду все время работать в этих связках.

Иными словами, я бы добавил следующее: нельзя рассматривать человеческое мышление так, как этого требовали классический сциентизм и классическая сциентистская философия. По ее правилам и нормам, по ее идеологии надо задать предмет, потом метод изучения этого предмета… Вспомните все эти классические введения в книжки: предмет и метод (психологии, биологии, физики и т. д.). И при этом вроде бы получалось так, что, собственно, принадлежащим к концепции является представление о предмете.

И когда мы сейчас анализируем в историческом ракурсе работы Выготского, Рубинштейна, Леонтьева или кого-то другого в области психологии, мы каждый раз прежде всего спрашиваем: а как он представлял себе предмет? И начинаем обсуждать: принцип деятельности у Выготского был или его не было? Принцип деятельности или идея деятельности у Леонтьева были или нет? И при этом нет этого разложения и растяжки на рефлексивный план и предметный план.

В противоположность тому глобальному подходу, который я сейчас разбираю и критикую, с моей точки зрения, каждый раз надо было бы задавать вопрос иначе и с другой стороны, а именно: каково было рефлексивное представление о своей деятельности у данного мыслителя? к чему он себя относил? к какой культурной традиции, к какому учреждению? кто он был – философ, ученый, естествоиспытатель? или кто? А уже потом, после того, как мы наполнили это рефлексивное представление (не представление об объекте, противостоящем исследователю, а представление его о самом себе, о том, кто он есть и что он делает), ответили на этот первый вопрос, мы можем переходить ко второму и спрашивать себя: и как же он, определив самого себя, видел и представлял себе предмет своей работы? Тогда мы будем очень четко разделять все его утверждения, все принципы на рефлексивный план, с одной стороны, и на предметный план, с другой стороны. И я утверждаю, что нет и не может быть никакой культурно значимой концепции, в которой бы вот так не соединялись эти два момента.

Для того чтобы эта картинка была правильной, я бы нарисовал это иначе. Я пока ввел эти два представления как бы механически: вот есть одно – рефлексивное, есть другое – предметное (см. рис. 2а ). Их надо разделять, класть как бы порознь. Так я сказал раньше. А теперь я сделаю иную вещь: я буду каждый раз рисовать рефлективное представление как объемлющее, а предметное – как включенное в него (см. рис. 3).

Рис. 3

Это особый формальный трюк, но он соответствует, как мне кажется, сути дела, и, собственно, только он дает нам возможность правильно схематизировать здесь суть дела. Поскольку и представление о предмете, как показали наши исследования последних 15 лет, является лишь элементом рефлексивного представления, только особым образом организованным и часто выбрасываемым из рефлексивного плана и противопоставляемым рефлексии.

Я фактически утверждаю для меня очень важную вещь в отношении нашего сознания: наше сознание так устроено, что в нем есть это пространство рефлексии, пространство самосознания, и в нем есть какой-то выделенный кусочек, уголок, фрагментик, куда мы кладем предмет. И при этом мы предмет можем поворачивать как угодно…