Имя одного из этих лемуров – Уттунул. В другом посте в k-punk Фишер предлагает объяснение значения имени Уттунул, которое в английском языке является омофоническим соединением ряда слов: «eternal (вечный), utter (в значениях «произносить» и «абсолютный»), null (пустой). Все эти слова сплетаются в имени самого ужасающего и ввергающего в благоговейный трепет лемура» [16] . Таким образом, Уттунул становится опустошенной фигурой гипернатуралистической абстракции; кибернетическим вариантом natura naturans Баруха Спинозы. Фишер проводит четкую параллель между лемурианством Берроуза и философией Спинозы, особенно его Этикой, которая, как отмечают Делёз и Гваттари, является «подлинной этикой», поскольку представляет собой исследование влияния власти и контроля на эмоции, но при этом остается в своем роде негуманистической: это исследование эмоций человеческого животного. По мнению Делёза и Гваттари, Этика Спинозы – подлинная, поскольку является исследованием в области этологии [17] .

Эта смесь отсылок к постмодернистской философии и экспериментальной литературе может показаться отталкивающей, но Фишер прекрасно управлялся с переводом такого философско-поэтического языка в более удобоваримые формы для широкого круга читателя. Он пишет, что «роль теоретика» заключается не в том, чтобы что-то «осуждать» или «читать проповеди» о культуре и политике, но выступать «усилителем» [18] . И играть эту роль можно разными способами: использовать эмоциональную силу популярной культуры, чтобы оживить академические тексты; использовать интеллектуальную силу философии для придания субъективной значимости культурным объектам, которые нас окружают. Ccru разработал коллективный подход к этому процессу усиления, далеко выходящий за рамки стандартов академических исследований. Фишер, уйдя из науки, выработал и собственный метод. Тексты, собранные в данной книге, помогают показать интерес Марка к различным форматам такого «усиления», а также долговечность его исследований современного капитализма и его провалов.

В центре этих интенсивных исследований Фишера находится его опыт депрессии. Он настаивал, что депрессивность – обезличенная структура чувств, присущая многим, и хотя далеко не все могут четко обозначить источник своей тоски, многие интуитивно понимают, что мир капитализма состоит лишь из разочарований и изнурительной работы. В Приватизации стресса, к примеру, он описывает гнет и нестабильность современной системы труда, в том числе и тягостное обязательство рабочих «каждое утро в боевой готовности стоять на проходной метафорического завода» [19] . И даже когда мы не на работе или вовсе не имеем никакой работы, мы всё равно «стоим на проходной», готовые в любой момент заступить на смену, ведь ценность каждого из нас для общества измеряется главным образом работоспособностью.

Пребывая во власти капиталистических ожиданий и норм, мы впадаем в депрессию, которая «представляется чем-то неизбежным и бесконечным. Ледяные поверхности мира депрессивного человека простираются до всех мыслимых горизонтов» [20] . В итоге мы не воспринимаем свою депрессию как результат воздействия внешних сил, а приватизируем и вбираем ее в себя, укрепляя капиталистический реализм в роли «идеального капкана», из которого ни индивид, ни коллектив не видят никакой надежды сбежать [21] .

Фишер всегда яростно критиковал такое положение дел, но сам не обладал неуязвимостью: он писал, что буквально «ни на что не годен» [22] . Сегодня это высказывание остро пронзает сердце, ведь признание ценности работы Марка лишь растет по всему миру. Но не стоит ли здесь поставить под сомнение предельно персонифицированный характер капиталистической «формы стоимости»? Для кого именно ценны труды Фишера? Для него самого? Только для контркультуры? Или, как ни абсурдно, для капитализма? Мы сталкиваемся с парадоксом популярного модернизма в творчестве самого Марка: он горел желанием оказать влияние на культуру капиталистического реализма и одновременно отказывался подчиняться ее ожиданиям.

В то время как Фишер пытался вырваться из прекарности фриланса, так и не найдя постоянного и надежного дома за пределами своего блога, он продолжал ставить под сомнение эмансипаторные обещания киберпространства, указывая на то, как всё более неправдоподобно они звучат на фоне подъема социальных сетей. Именно это делает блог Фишера еще более актуальным сегодня. Читатели k-punk, онлайн или теперь в печатном виде, получают возможность взглянуть на период истории интернета, который, скорее всего, никогда больше не повторится. Дискурсивное многоголосье блогосферы, центральным узлом которой для многих был k-punk, замолкло под гнетом цифрового энергетического вампира – сегодняшних социальных сетей: информация, которую мы сами же производим, становится топливом для капиталистического безумия, укрепляющего в нас ощущение фрустрации, подавленной энергии, затора. Парадокс, который Фишер рассматривал и как препятствие, и как возможность, остается актуальным для всех нас. Его пример удачного, хоть и краткосрочного побега от этой неразрешимости всё еще может дать нам надежду на новые способы существования в сети.

Стоит отметить, что, хотя Фишер твердо верил в уникальные возможности киберпространства и новых коммуникативных технологий, в один момент он почувствовал, что власть блогов заканчивается, и эта перемена еще больше усложняет контекст, в котором теперь следует понимать его интернет-публикации. Например, в 2016 году он писал о том, что наше нынешнее положение «в плену сенсорного экрана» было до боли предсказуемым и, более того, было предсказано такими писателями, как Жан Бодрийяр, который задолго до изобретения интернета предвидел наше погружение в