Но есть определённые правила поведения. И их неукоснительное соблюдение – это что-то вроде ритуала. Если тебе девятнадцать лет, ты рядовой воин армии Руси и пандидактионов не заканчивал – делать умное лицо, что называется, западло. Не надо в таком возрасте слишком умным быть. Чревато это. И слишком подозрительно.

А вот лихим – надо. И придурковатым – желательно.

Я ведь и в том приколе с кустами участвовал для поддержания реноме. Дурацких приколов мне и в жизни Андрея хватило с головой. Но если я, молодой солдат, ни разу на какую-нибудь дурь не подпишусь – это повод для сотрудников Тайного Приказа повнимательнее ко мне присмотреться.

– Тяжело там пришлось? Да, вой? – зашёл Соболев с другой стороны.

Подленько зашёл… Не положено так заходить. Что там на передке было – на передке и должно остаться. Мои переживания, моя боль, моё тревожно-депрессивное расстройство и флэшбеки… Это всё моё! Это личное, только для меня! И ещё немного – для лекаря, чтобы таблетку дал для нормализации сна...

А для начальства – это долг воина и мужчины. Который ты либо выполнил, либо не выполнил. А большего начальству знать необязательно. Мы убивали – нас убивали. Я выжил. Точка. Но отвечать что-то надо, и эмоций подпустить желательно...

– Неожиданно было, ваше сиятельство… – я постарался сделать вид, будто сдерживаюсь, что, собственно, было не так уж далеко от правды. – Но мы выполняли долг.

– И выполнили, – одобрительно кивнул Соболев.

Перед тем как я вошёл в этот кабинет, его хозяин с гарантией успел узнать, что случилось с моим десятком и моей сотней. Просто не мог этим не поинтересоваться. Он ищет мои болевые точки. Пытается нащупать и надавить, чтобы я начал тут верещать, пуская слёзы, сопли и раскрывая душу.

И это будет худшим, что я могу сделать.

Такие никому не нужны. Такие эмоциональные тряпки завтра сядут в кабаке, накидаются по самые брови – и выложат военные тайны первому встречному-поперечному. И плевать, что в девяти случаях из десяти этот самый встречный-поперечный будет из Тайного Приказа. В одном-то, самом последнем случае, это действительно будет тот, кому ничего нельзя рассказывать.

– Матери своей сам новости сообщишь? – снова рубанул по больной мозоли Соболев. – Или нам подсуетиться?

Знают они о моей семье всё... Даже больше, чем я сам знаю... Знают и характер матери, и её отношение к двусердым. И про дядю моего знают. И про отца. Всё они знают. И будут использовать.

– Сам сообщу, ваше сиятельство! – бодро ответил я.

– Не прибьёт? – хмыкнул Соболев. – Она у тебя дама с характером…

– Так я по телефону сообщу, ваше сиятельство! За двести вёрст не дотянется! – всё так же бодро и лихо ответил я.

– Я бы на твоём месте не был так уверен, – отозвался голова.

А я и не уверен. Но отвечать тут ничего не надо. Разве что улыбнуться и руками развести: мол, бой план покажет. Сначала долбанём – а там посмотрим.

– К родителям друга своего пока не суйся… – Соболев снова поднимал те темы, которые были наиболее болезненными.

И делал это расчётливо, изображая заботу о молодом вое. Но при этом прощупывал, зараза, со всех сторон. Егор был мне дорог. Хороший парень, честный, весёлый и верный. Таких друзей, если появились, терять нельзя. А я – потерял.

– Похоронку мы сами донесём, – выдержав паузу, добавил Соболев. – Сейчас им тебя видеть не надо.

Я кивнул, соглашаясь:

– Так точно, ваше сиятельство!

Братьев и сестёр у Егора не было. Редкое явление для этой Руси, к слову. Стараются заводить трёх-четырёх детей. Смертность тут, местами, высокая. Вроде и медицина на высоте, и лекари двусердые есть… А всё равно вечная война собирает свою жатву.

Но бывает так, что после первых родов уже других детей не заведёшь. А Егор и сам был поздним ребёнком. Его любили, над ним тряслись… Но не уберегли. Он мёртв – я жив. И это горькое «почему?» всегда будет читаться между строк.

– Как сам считаешь, могли бы лучше отбиться? – задал вопросик с подвохом Соболев.

Могли мы лучше отбиться? Могли! Больше припасов на складах, больше патронов, больше энтузиазма у лётчиков – и орда бы даже до второго ряда застав не добралась.

Мозгами-то я понимаю, что имел место банальный просчёт планирования и снабжения. Вот только говорить этого вслух не надо. И даже думать не надо: в глазах мысли отражаются не хуже, а даже и лучше, чем перед менталистом, который мозги выворачивает.