Когда машина уехала, он пошел в здание, понимая, что теперь уже ничему не удивится.

Сидя в такси, миссис Харрис, ликуя, думала о Лондоне и жалела, что миссис Баттерфилд ее не видит.

Клиенты у нее были примерно одни и те же, причем она могла отказать им, они ей – нет. У одних она убирала каждый день, у других – три раза в неделю. Работала она часов по десять, с восьми до шести, а в субботу – полдня, у самых любимых. На все времени не хватит, и она ограничила свои действия Итоном и Белгравией. Приехав туда, она проворно перебегала с квартиры на квартиру.

Жил там майор Уоллес, холостяк, которого она баловала, живо интересуясь его сердечными делами.

Любила она и миссис Шрайбер, жену американского кинопредставителя, за ее сердечность и доброту. Особенно – к ней самой.

Работала она и на леди Дант, чей муж обитал в поместье. Фотографии ее вечно помещали в журналах, там, где рассказывалось о балах и благотворительных базарах, – и миссис Харрис этим гордилась.

Нравилась ей и русская графиня Вышинская, за ее божественное безумие; и младший сын лорда с женой, у которых было много красивых вещей; и миссис Ффорд (через две «ф»), большая сплетница, и даже Памела Пенроз, мелкая актриса, люто боровшаяся за жизнь в обшарпанной квартирке.

Прибирала она у них сама, но в крайности звала на помощь свою подругу, миссис Вайолет Баттерфилд, вдову, в отличие от нее склонную к пессимизму.

Отличалась миссис Баттерфилд и корпулентностью. Клиенты у нее были свои, к счастью – по соседству. Но подруги охотно помогали друг другу. Если одна сляжет, другая ухитрялась обслужить всех, чтобы никто не сердился. Миссис Харрис редко болела, но тут же звонила своим и говорила: «Вы не беспокойтесь, миссис Баттерфилд вас не оставит, а я к завтрему встану». Уборщицы были очень разные, но дружили крепко и всегда помогали одна другой. Одно слово, дружба! Миссис Харрис жила в доме пять, миссис Баттерфилд – в доме семь, и редкий день они не встречались, чтобы поделиться новостями.

Такси переехало большую реку, которую наша героиня уже видела с воздуха, но сейчас она была не синяя, а серая. На мосту шофер поругался с другим шофером. Они жутко орали, она их не понимала, но догадывалась, что они говорят, и блаженно улыбалась, вспоминая вопли Памелы Пенроз, когда та узнала об ее отъезде. Пришлось особо попросить миссис Баттерфилд, чтобы та о ней не забывала.

Как ни странно, склочную мисс Пенроз она любила больше всех.

Звали ее Салли Снайт (миссис Харрис увидела имя на конверте), была она маленькой, белокурой, с поджатыми губами и странным взором, видевшим лишь ее самое. Квартирка ее была переделана из конюшни, и царил там дикий хаос. Фигура у нее была хорошая, ножки – маленькие, и она (без особого успеха) ступала ими по трупам. Она сделала бы что угодно ради карьеры, но до сей поры провела два года среди эстрадных герлс, снялась в двух-трех маленьких ролях и несколько раз появилась в телевизоре. Отличалась она низостью, себялюбием, бессердечием, склочностью и на редкость плохими манерами.

Казалось бы, все это должно было отвращать миссис Харрис, которая, разочаровавшись в клиенте, просто бросала ключ в почтовый ящик. Как многие ее коллеги, она могла работать, если ей нравился клиент или его дом.

Но именно потому, что она видела насквозь мисс Памелу, она и привязалась к ней, понимая, как жадно и жалко хочет эта девица хоть кем-то стать. Она понимала это чувство, но сама не испытывала его, пока не отправилась в Париж. Они похожи, хотя у миссис Харрис, собственно, не совсем такая мечта. И билась она не ради себя – когда лет двадцать назад умер муж, не оставив ей ни гроша, выхода у нее не было.

На миссис Харрис не действовали ни деньги, ни связи, ни титулы, но ее трогала прелесть сцены или кино. Она не знала, что мисс Пенроз – не только плохой человек, но и плохая актриса. Она уважала ее одинокую борьбу, подбадривала ее, терпела и мирилась с тем, чего не вынесла бы ни от кого.

Такси выехало на широкую улицу, окаймленную красивыми домами, но миссис Харрис было не до архитектуры.

– Далеко еще? – крикнула она, на что шофер выпустил руль, помахал руками и покричал на нее.

Она ничего не поняла, но он улыбался из-под моржовых усов, и она не обеспокоилась. Когда они, наконец, доехали, она размышляла о странной цепи событий, приведших ее сюда.

Все началось несколько лет назад, в тот день, когда миссис Харрис открыла шкаф леди Дант, чтобы прибрать там, и увидела два платья: кремовое из кружев и шифона, и алое, из тафты. Она онемела, ибо еще никогда не видела такой красоты.

До сих пор ее тяга к прекрасному выражалась в цветах. У нее все цвело и росло под рукой, она могла вырастить что угодно. За окнами были два ящика с геранью, в комнате – герань в горшочке, или гиацинт, или тюльпан, купленный на сэкономленный шиллинг.

Те, у кого она убирала, иногда дарили ей привядшие цветы, и она их выхаживала, а раза два в году, особенно весной, покупала горшочек первоцвета, анемонов, анютиных глазок. Именно из-за цветов она не жаловалась на жизнь. К ним возвращалась она вечером, они привечали ее утром.