Шрифт:
– Ты в себе? – сказала она. – Это фунтов!
– У леди Дант, – сказала Ада, – висит два платья в шкафу. Она их наденет сегодня на бал. В жизни таких не видела, – она понизила голос: – У королевы и то нету, – и снова громче: – А у меня будут.
Оправившись от шока, Вайолет обрела привычный пессимизм.
– А где ж ты деньги возьмешь? – спросила она.
– Вот тут, – отвечала Ада, уверенно выводя слова на купоне.
Это подруга ее понимала, ей самой надо было много купить, если она выиграет. Но было что и возразить.
– Такие платья не про нас, – сказала она.
– Про нас, не про нас, – вскипела Ада, – а красивей их нету! Куплю, и все.
– Что ж ты с ним делать будешь? – не уступала Вайолет.
Об этом ее подруга толком не думала, и ответила только:
– А ничего. Просто оно у меня будет.
И ни секунды не сомневаясь, словно пальцы пишут сами, она заполнила, строчку за строчкой, весь бланк, а потом сказала: «Ну вот».
– Дай тебе Бог, – сказала Вайолет, зачарованно глядя на все эти действия.
О своем бланке она почти забыла.
Не отойдя от экстаза, миссис Харрис хрипло промолвила:
– Пошлем скорее, пока счастье не ушло.
Они надели пальто, замотали шарфы и пошли сквозь дождь и туман к красному ящику, тускло горевшему под фонарем на углу. Миссис Харрис поцеловала конверт, прошептала: «На платье» и бросила письмо в щелку. Миссис Баттерфилд обошлась без таких сказочных действий. «Ничего не жди – и не расстроишься», – сказала она, и они вернулись пить чай.
Глава третья
Потрясающее открытие сделала через неделю не миссис Харрис, а миссис Баттерфилд, которая ворвалась в кухоньку подруги, едва лепеча и чуть не лопаясь от удара.
– А-а-а-а-да! – произнесла она. – Е-е-е-е-есть!
Миссис Харрис гладила рубашки майора (одна из форм баловства) и, не поднимая головы, сказала:
– Ну, тише, тише! Что там у тебя есть?
Пыхтя и сопя, как бегемот, миссис Баттерфилд молча взмахнула газетой.
Миссис Харрис не сразу ее поняла, ибо, вручив удачу судьбе, она об этом забыла. Только когда подруге удалось просипеть: «Выиграла…» – она уронила утюг и закричала: «Платье!» – а потом обняла корпулентную вестницу, и они, словно девочки, закружились по кухне.
Чтобы не разочароваться, они присели, проверили цифру за цифрой – все сошлось. Миссис Харрис ошиблась только два раза. Выигрыш будет огромный, может, и главный, смотря по тому, многие ли ее обскакали.
Одно было ясно: деньги на платье есть, ведь это же двенадцать из четырнадцати! Однако придется потерпеть до среды, пока узнаешь что и как.
– Все, что останется, – тебе, – сказала Ада толстой подруге в порыве нежной любви, и не лгала.
Она так и видела, как идет там, у них, по этому Диору, а служащие наперебой угождают ей. Сумка распухла от денег; она осматривает платье за платьем – бархат, вельвет, атлас, тафту, парчу – и изрекает наконец: «Вот это!»
Но при всем своем оптимизме она подозревала, что не все пройдет так гладко. Захотеть ненужную, прекрасную вещь, выиграть в лотерею и купить, что решила, – нет, это бывает только в книгах.
А все же бывает и в жизни. Что ж, подождем до среды… Как-никак, а платье она купит, хоть бы и на все деньги. Главная премия тянула и на сто пятьдесят тысяч.
В среду утром пришла телеграмма. Из любви к подруге она не открыла ее, пока не оделась и не пошла к ней, а та, опустившись в кресло, стала обмахиваться фартуком, крича:
– Открой ты ее, а то я умру!
Дрожащими пальцами миссис Харрис открыла конверт и развернула послание. Оно сообщало, что ее выигрыш – сто два фунта, семь шиллингов, девять с половиной пенсов. Тщетно подруга, как друзья Иова, утешала: «Спасибо, что не хуже, и то хлеб!» – она онемела от разочарования, хотя и знала, что в жизни всегда так.
Что же это? Из списка выигравших, полученного через день-другой, все стало ясно: никто не угадал 14 цифр, даже 13, но 12 угадали многие, и сумму разделили на всех.
Конечно, сто два фунта, семь шиллингов, девять с половиной пенсов – не что-нибудь, и все же по ночам миссис Харрис просыпалась от горя и не сразу вспоминала почему.
Справившись с собой, она подумала было, что забудет о платье и накупит всяких хороших вещей, – но нет. Мечта не утихла. Просыпалась она утром, но все – с горя, словно забыла во сне, чего лишилась, а теперь придется вспомнить. И она вспоминала: платье, это платье, которого у нее уже никогда не будет.