Аймик и Ата молча наблюдали, как трое, вновь собравшись вместе, пинают поверженное тело. Вскоре к ним присоединился и четвертый – тот самый, которому в начале схватки досталось камнем в лоб. Судя по всему, ничего страшного с ним не случилось. Устав бить лежачего, они по очереди помочились на него…

(«Стрелы! Одну отсюда – навесом; потом выскочить, пока не опомнились… Даже если в воду кинутся, не уйдут!»)

Лук, словно живой, вздрагивал в его левой руке. («Муж мой, – молча молила Ата, – не надо! Прошу тебя: НЕ НАДО!»)

…Затем тот, кто, по-видимому, был их главарем (тот самый, что в последний миг выиграл бой), подал какой-то знак. Трое пошли осматривать своего сородича, так ни разу и не пошевелившегося, а он сам вернулся к оскверненному телу Одинокого, присел, наклонился…

«Ухоотрезает», – понял Аймик.

…И встал, пряча нечто в свой нагрудный мешочек.

То же самое повторилось и со вторым беглецом, убитым в самом начале схватки.

…Уходят! Аймик привстал, забыв, что, если кто-нибудь из уходящих оглянется, его могут заметить.

В самом деле: четверо уходили, унося пятого, по-видимому убитого наповал, и бросив на произвол судьбы тех двоих, кого они только что убили.

Аймик молча смотрел им вслед. Лук с натянутой тетивой лежал на траве.

– Ата! – заговорил он, когда те, переправившись на другой берег, даже не точками стали, исчезли. – Ата, пойдем посмотрим.

(«Муж мой, зачем?»)

Но, не сказав ни слова, она покорно стала спускаться с косогора.

Подходили осторожно, след в след.

Разметав руки и ноги, мужчины лежали на окровавленном галечнике. Правые уши отрезаны. Тот, что камень швырнул, безбородый, совсем мальчишка, был мертв. И было ясно: били. Жестоко били…

Второй…

– Ата, он жив!

Темнолиций, чернобородый, похоже – ровесник Аймика, он был жив, несмотря на страшные раны; дышал со свистом, и розовые пузыри на губах…

Аймик опустился на колени… Не жилец, это ясно. Но как быть?

– Ата, помоги!

(Жилец не жилец – он, Аймик, сделает все, что может. Для того, кто дрался, как подобает мужчине.)

Он остановил кровь и теперь прикладывал к ранам снадобье Армера. Чернобородый ушел далеко, очень далеко. И теперь…

– Муж мой, что делать будем?

(Ответ ясен. И она знает не хуже, чем он.)

– Мертвого похороним. Негоже зверям оставлять.

Они рыли могилу палками, одна из которых была та самая коряга. Грунт мягкий, почти песок, и все же дело продвигалось не так быстро, как хотелось бы. Рыли на двоих: Аймик не сомневался в том, что к концу работы чернобородый тоже умрет. От таких ран без колдуна не оправиться.

…Вот и все – дело сделано. Усталые, они посидели вдвоем, не говоря ни слова. Наверху – лазурные просветы, и Небесный Олень рад-радехонек: пробился-таки своими рогами к земле!

– Ну, понесли!

Безбородый (мальчишка!) лег на дно могилы, словно на свою лежанку. Аймик согнул его ноги и руки как положено: лисенком. Теперь второй…

ОН ЖИВ!

Да, как ни странно, второй все еще был жив. И что же делать теперь?

– Муж мой! Мы ведь не знаем, кто они такие и почему… случилось то, что случилось!

Аймик задумался.

(Конечно, Ата права: эти двое могут оказаться кем угодно. Убийцами. Злыми колдунами, наводившими порчу на сородичей. Даже… даже нарушителями Закона Крови! …Кем угодно, только не трусами; но вот это как раз не важно. Спасать преступника, даже храбреца (тем более храбреца), – это значит навлечь на себя не только гнев его сородичей, но и всех духов, покровительствующих их Роду! Только этого ему с Атой и не хватало. По-настоящему, и хоронить-то чужаков не следовало бы; хуже нет, чем в чужие дела вмешиваться… Но…)

Он вздохнул.

(Но что-то мешает ему согласиться с женой и принять правильное решение. Быть может, его утренний, прочно забытый странный сон? Или то, как дрался этот чернобородый… и как вели себя его враги? Или все это вместе?)

Аймик решительно встал. Что бы ни случилось, бросить этого незнакомца он не может… Да и все равно, он вот-вот умрет.

– Понесли наверх! Там что-нибудь придумаем.

Раненый лежал в глубоком забытьи. Красивый. Беззащитный.