– Слушай, Крыс, а ты часом не знаешь, за что конкретно на Савлар попали твои товарищи? – поинтересовалась Ларнелия, перекладывая очередной пиктер в сторону и подключая к своей аугментики следующий. – Просто я всё пытаюсь их как-то разговорить, узнать, а они... они вообще не такие разговорчивые как ты.

– Ну-у-у... Я конечно та ещё крыса, но за спиной лясы точить...

– Если это секрет, то не говори. Просто... мне вот кажется, Медведь ваш точно не плохой человек. Но он всё же убил стольких людей, да ещё и с особой жестокостью, даже детей... Не верю я, что он просто псих поехавший. У этого должна быть какая-то причина, крайне серьёзная. Кто его до этого довёл?

Тут Крыс немного поник, а вся его праздность и хвастовство исчезли. Обычно он своим видом напоминал самую настоящую крысу, горбился, ручки держал плотно прижатыми к телу, странно улыбался, когда командир говорил неудачную шутку, будто бы ждал пока кто-то засмеётся первым, чтобы потом уже начать ржать. Редко в нём можно было увидеть искренность, как приплюснутая вытянутая рожа тоже имела черты крысы, которая ищет свою выгоду в каждому действии.

Но в бою Крыс становился совсем другим. Тихим, сдержанным, лицо превращалось в камень, а в случае чего он мог оставаться неподвижным долгие часы. Он не смеялся, не улыбался, просто растаскивал всё, что не приколочено, ползая то там, то здесь, подавая то гранаты, то энергобатареи, то просто постукивания давая инфу по воксу, лёжа под танком или прикидывая трупом.

И если товарищи видели его таким каждый бой, то Ларнелия впервые видела эту сторону крыса, который полностью закрылся в себе. Интересно, а каким был настоящий Крыс? Ведь всё что он показывал вне боя – явная маска, где не было и капли искренности. В бою тоже показывалась маска, пусть и каменная. Но как же он ведёт себя наедине с тем, кому может доверять? А может ли он вообще доверять кому-то или всю жизнь само по себе?

– Не моего ума делить псов на хороших и плохих, – произнёс Крыс, глядя в пол на свои грязные сапоги. – Но Медведь действительно не психопат и причина у него была серьёзная. Многие хотели бы так поступить на его месте, но не у многих хватило бы на это сил. У него хватило. И... и мне кажется он до сих пор об этом жалеет. Большего не проси, не скажу. Я и знать этого не должен, просто... подслушал как-то раз... спроси у него сама.

– Спрашивала, не отвечает, – вздохнула Ларнелия, отложив своё перо и откинувшись на спинку кресла: спина её болела от сидячего образа жизни, ведь порой приходилось и по шестнадцать часов в сутки сидеть за столом. – Трудно ему об этом говорить, тема явно не простая.

– Да, – согласился Крыс.

– Но порой надо выговориться. Сказать всё как есть, прямо и без прикрас.

– Покаяться?

– Ну-у-у... каются обычно в храмах, но наверное можно и так сказать. Просто вывалить всё, что накопилось. И чтобы кто-то это выслушал и понял. Я конечно не психотерапевт, не психиатр и даже не психолог, но... знаешь, я могу не только выслушать, но и донести до всех опыт, который... который может уберечь их от повторения чужой трагедии? Не знаю важно ли это кому-то из хемо-псов, но... ты это как-то попробуй донести до своих, хорошо?

На мгновение Крыс помрачнел ещё сильнее, нахмурился и словно бы очень серьёзно над чем-то задумался. Это удивило Ларнелию ещё сильнее, как вдруг дверь в её комнату резко отварилась. Из-за этого она слегка подскочила из-за неожиданности, ведь доступ сюда имели лишь высшие чины и никто из них без предупреждения сюда не заходил. Однако как только сквозь дверь пролетел серво-череп со знаком Священной Инквизиции, то сразу же вопросы отпали само собой.

Серво-череп же легко проплыл по комнате и положил перед ней маленький свиток.

– Страх – ничто, – произнёс металлический голос серво-черепа.

– Ибо вера всегда сильней, – ответила Ларнелия на крылатую фразу, после чего череп развернулся и улетел.

Быстро распечатав письмо, она обнаружила внутри указания от Долта. Также на письме присутствовала и печать самого инквизитора, хотя почерк точно принадлежал самому дознавателю. Впрочем, менее легитимным послание не становилось и очень внимательно относясь к каждому слову Ларнелия начала читать указания касательно своей летописи.

Но на удивление цензуры почти не было, вернее... инквизитор не просил переписывать всё с нуля, восхвалять Имперскую Гвардию и создавать очередного героя, чей подвиг будут повторять другие гвардейцы, грудью заслоняя амбразуру. Как и правки касались лишь части снимков, что были засняты лейтенантом Коршуном. До этого пиктер уже изымался инквизицией, некоторые кадры были удалены, но речь буквально о нескольких пиктах. Большую часть оставили после чего стёрли всякого родна опасные символы.

В остальном же оставили комментарии и напоминания, в которых Ларнелия не нуждалась. Потому что одно неправильно слово рядом с фоткой подвешенных на крюках мучеников – и расстрел для тебя и всей семьи обеспечен. Как и каждый такой снимок обязательно надо было снабдить текстом, что это сделали еретики, чья подлость и жестокость безгранична. Впрочем, этот пиктер Ларнелия всё равно собиралась оставить под конец.

Ведь то что заснял Коршун... мельком глянув, Ларнелия сблеванула прямо на пол. Дрожащие в судорогах тела, выпотрошенные беременные женщины, ожерелья из детских черепов, знаки культов выложенные внутренностями и частями тел – там было всё то, что цензура не пропустит никогда и что даже взрослый мужчина со здоровой психикой не факт, что переварит. Что уж говорить про более уязвимые части населения миров Империума.

И всё же кадры были ценные, поэтому Ларнелия должна будет просмотреть всё сама, перекрыть лишнее цензурой и показать всему миру то, ради чего умирают миллиарды Его слуг. Для многих вся эта вечная война только там, с противоположного края от их хаты, некоторые миры даже восстают, чтобы дань не платить ресурсами: природными, человеческими или иными способами. Так что пусть хотя бы частично и с цензурой, но отрезвятся слегка.