— Приветствую, — произнес мужчина громким надтреснутым голосом.

— Здравствуйте, — ответил Джек, — не знаете, где я могу найти мистера Хиллфлоена?

— Вам нужен Оуэн Хиллфлоен?

— Именно так, — улыбнулся Эйхорд.

— Он перед вами, — приветливо ответил пожилой человек.

По его лицу невозможно было определить возраст: с равным успехом ему могло быть и 48, и 78 лет. Это было одно из тех обветренных деревенских лиц, которые мгновенно исчезают из памяти, как только от них отворачиваешься. Впоследствии, когда Эйхорд думал о внешности этого человека, он вначале вспоминал ее описание, и только потом в памяти возникало лицо.

Волосы: растрепанные на ветру, средней длины. Мистер Хиллфлоен походил на человека, который проснулся, плеснул на лицо ледяной воды, пригладил руками мокрые волосы и забыл про них на весь день. Создавалось впечатление, что никогда ни расческа, ни щетка не прикасались к его голове. Похоже, он не был столь тщеславен, чтобы любоваться собой в зеркале.

Лицо: изборождено морщинами. Но кроме упрямства и следов тяжелой работы на нем было какое-то отталкивающее выражение, даже жестокость, встречающаяся на лицах отбросов общества, душевнобольных или стариков, забытых в частных лечебницах.

Глаза — глубоко посаженные. Улыбка открывала нехватку двух зубов. Внешность, примечательная именно своей неопределенностью.

Тело: стройное и мускулистое. Одет в старомодного покроя блузу, как у парикмахера, застегивающуюся до самого горла.

— А я вас знаю.

— Неужели? — Эйхорд держал в руках служебную сумку, но еще не открывал ее.

— Доллар за пончик.

?? — Странные слова, громкий гудящий голос и неопределенная внешность приводили в замешательство. Может, Оуэн Хиллфлоен не в своем уме?

— Доллар за пончик, что вы либо таксист, либо юрист. Кто из них?

— Да, сэр, — Эйхорд показал удостоверение, — мы занимаемся расследованием гибели двоих детей. — Он вытащил фотографию, бумаги с описанием внешности девочек и протянул мужчине.

— Вы знаете их?

— Господи, сейчас... — Он взял фотографию, вытащил очки из кармана рубашки, нацепил их на кончик носа, чуть откинул голову назад и стал разглядывать снимок.

— Это девочки Альварес. Они были убиты несколько дней назад. Изнасилованы и убиты. Вы узнаете их? — Он пристально наблюдал за стариком.

— Боже, Боже... Я не могу сказать с уверенностью. Эти иностранцы, — он пожал плечами и взглянул на Эйхорда, — их не отличишь друг от друга. Они жили в этом квартале?

Джек кивнул.

— Да. Они вам знакомы?

— Нет, сэр. Не могу сказать.

— А почему вы считаете, что они иностранцы?

— Так вы же назвали их по имени.

— Почему вам кажется, что они жили в этом квартале?

— По телевидению передавали все выходные и в газетах писали.

Что ж, логично.

— Что-нибудь хотите еще мне сказать? — спросил Эйхорд.

— А что можно сказать? Дети бегали, где хотели, абсолютно свободно, вот и результат.

— Что вы имеете в виду?

— Я слышал, что их мать никогда не знала, где они проводили время после школы. Она давала им чересчур много свободы. Полная неуправляемость — вот они, эти люди «третьего мира». У них нет ничего святого. — Он покачал головой.

— "Третьего мира"? — вопросительно повторил Эйхорд.

— Испанцы, мексиканцы, латиносы, я не знаю, как их еще сейчас называют. Ваши дорогие латиноамериканцы. Наркоманы. Темнокожие. Мексиканцы. Гос-по-да!

— Мистер Хиллфлоен, вы не забыли, что мы говорим об изувеченных детях?

— Я именно об этом и толкую. Бессистемный, бесконтрольный «третий мир». Полная свобода шататься Бог знает где. Такие и попадают в разные истории.

— Представьте, что какой-то маньяк захватил девочек прямо напротив дома, пытал их, потом убил. Изувеченные тела, отрубленные головы. Неужели вы так сильно ненавидите цветных, мистер Хиллфлоен, что даже это не производит на вас впечатления?

— Глаза Эйхорда сверлили пожилого человека.

— Я? — Он печально рассмеялся и посмотрел на Эйхорда. — Несчастные маленькие дети, которым даже не разрешали подходить ко мне. Для них теперь уготовано Царствие Небесное.

Вот и все. Нельзя посадить, человека за неудачные выражения, странное поведение или голос, как у громкоговорителя. Опять же закон не запрещает быть расистом, пока ты держишь свои чувства при себе. И что бы ни говорил Оуэн Хиллфлоен, и каким бы он ни был, он мог себе это позволить, ибо был частным лицом.