Шрифт:
Особенность России, какой бы большой она ни была, состоит в том, что, насколько я знаю, в России нет диалектов и что русский язык для Арины Родионовны и всех русских – это прежде всего язык живого общения, а потом уже письменный язык (славянская азбука появилась только в девятом веке, в результате миссии Кирилла и Мефодия).
В «Зимних заметках о летних впечатлениях», опубликованных в 1863 году, Достоевский писал: «Не было б Арины Родионовны, няньки Пушкина, так, может быть, и не было б у нас Пушкина». Этой женщине, крепостной крестьянке, у которой, судя по всему, не было даже фамилии, в городе Пскове, столице Псковской области, в которой находилось имение Михайловское, установили памятник [26] , изобразив ее с платком на голове и в крестьянской обуви.
26
Памятник называется «Пушкин и крестьянка».
Она напоминает мою бабушку, когда вечером, после работы на огороде, выкопав картошку, та говорила: «Я свое сегодня отработала, Паоло».
Я не пушкинист, я просто интересуюсь этим поэтом, но, если бы мне предложили сформулировать в двух словах, в чем заслуга Пушкина, объяснить, почему он занимает такое важное место в русской литературе и культуре, я бы ответил, что в романе в стихах «Евгений Онегин», в своих пьесах, включая трагедию «Борис Годунов», в прозаических произведениях, начиная с «Повестей Белкина», взяв язык безграмотного русского простонародья, столетиями служивший низам, Пушкин превратил его в литературный русский язык.
В речи, произнесенной в Москве в 1880 году, Иван Тургенев отмечал:
«Нет сомнения, что он создал наш поэтический, наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением. <…> Ему одному, – продолжал Тургенев, – пришлось исполнить две работы, в других странах разделенные целым столетием и более, а именно: установить язык и создать литературу».
А выдающийся поэт-авангардист начала двадцатого века Велимир Хлебников написал строки, которые я так люблю вспоминать: «О, пушкинисты млеющего полдня!»
Другой поэт, Александр Блок, сто лет назад, 10 февраля 1921 года, произнес в Доме литераторов в Петрограде речь, которая начиналась так: «Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин. <…> Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудий убийства, мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними – это легкое имя: Пушкин».
Каждый раз, перечитывая эти строки Блока, я спрашиваю себя, о чем я думаю сегодня, сидя на своей кухне здесь, в Эмилии?
Думаю ли я об императорах, полководцах, изобретателях орудий убийства?
Нет, я думаю о поэте.
И еще вспоминаю об Андрее Синявском, писавшем под псевдонимом Абрам Терц и приговоренном к семи годам исправительно-трудовой колонии строгого режима за публикацию своих произведений за границей; из колонии разрешалось отправлять два письма в месяц. В его письмах жене много места отводится Пушкину.
Впоследствии жена Андрея Синявского опубликовала эти письма, объединив их в трехтомник под названием «127 писем о любви», часть которых составила сборник «Прогулки с Пушкиным».
О «Прогулках» Синявский скажет: «Это лирическая проза Абрама Терца, в которой я по-своему пытаюсь объясниться в любви к Пушкину и высказать благодарность его тени, спасавшей меня в лагере».
В «Прогулках» Синявский описывает, что происходит, когда Татьяна, влюбленная в Онегина, решается написать ему письмо и признаться в любви.
Дело неслыханное: девушка сама пишет мужчине и признается ему в любви.
«Открыв письмо Татьяны, мы – проваливаемся, – пишет Терц-Синявский. – Проваливаемся в человека, как в реку, которая несет нас вольным, переворачивающим течением, омывая контуры души, всецело выраженной потоком речи».
Однако нельзя забывать, что письмо Татьяны Онегину, которое мы читаем на страницах романа, это не совсем то письмо, которое на самом деле написала Татьяна, потому что она писала по-французски, а Пушкин, как он сам признается, перевел его и зарифмовал.
«Была ты влюблена тогда?» – спрашивает Татьяна няню и слышит в ответ:
– И, полно, Таня! В эти лета Мы не слыхали про любовь… <…> «Да как же ты венчалась, няня?» – Так, видно, бог велел. Мой Ваня Моложе был меня, мой свет, А было мне тринадцать лет. <…> «Ах, няня, няня, я тоскую, Мне тошно, милая моя…» Дай окроплю святой водою, Ты вся горишь… – «Я не больна: Я… знаешь, няня… влюблена». – Дитя мое, господь с тобою!