Пушкин (поднимаясь): Вот чорт! Истинно что чорт! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает) – Об Гоголя!

Гоголь (поднимаясь): Мерзопакость! (Идет, спотыкается об Пушкина и падает) – Об Пушкина!

Пушкин (поднимаясь): Вот чорт! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает за кулисы) – Об Гоголя!

Гоголь (поднимаясь): Мерзопакость! (Уходит за кулисы).

За сценой слышен голос Гоголя: „Об Пушкина!“»

Когда я впервые прочитал эту сценку лет тридцать назад, я сразу подумал о Толстом и Достоевском, потому что всем изучавшим русский язык (так было и со мной, когда я начал учить русский тридцать лет назад) обычно задают одни и те же вопросы. Сначала спрашивают: «Ты что, правда изучаешь русский? А зачем тебе русский язык?» После чего следует вопрос: «А кто тебе больше нравится, Толстой или Достоевский?»

Так происходило всегда: стоило сказать, что ты читаешь роман Толстого, как человек смотрел на тебя, поправлял очки, если носил их, и спрашивал: «А что, тебе не нравится Достоевский?» Если ты говорил, что читаешь Достоевского, на тебя так же смотрели, поправляли очки (если их носили) и спрашивали: «А что, тебе не нравится Толстой?»

Так уж повелось: как только речь заходит о Достоевском, сразу вспоминают Толстого – они как Лорел и Харди [31] , как Эббот и Костелло [32] , как Рик и Джан [33] или как мама и папа, о которых допытываются у детей: «Кого ты больше любишь, маму или папу?» Они неразлучны – так было и в начале двадцатого века, и в середине девятнадцатого, и во времена Достоевского, и во времена Хармса; так же было и когда я изучал русский язык тридцать лет назад. И это касается не только Толстого и Достоевского, но и Пушкина и Гоголя.

В последнее время, мне кажется, мода на Пушкина и Гоголя, а заодно и на Толстого с Достоевским, пошла на убыль, сейчас в моде, скорее, Светлана Алексиевич и Василий Гроссман, которых считают важнейшими (и обязательными к прочтению) авторами, помогающими понять, что происходит с миром сегодня, а может, я чего-то не знаю, тогда прошу прощения и открываю скобку, чтобы вкратце пояснить, к какому выводу приводит нас этот абзац: тот факт, что Пушкин и Гоголь, Толстой и Достоевский несколько утратили свою актуальность в современной повестке дня, по крайней мере у нас в Италии, имеет, на мой взгляд, свои плюсы; это пришло мне в голову, когда один мой русский приятель, знавший, что я люблю Велимира Хлебникова, Даниила Хармса, Сергея Довлатова и Венедикта Ерофеева, сказал однажды, что мне нравятся маргиналы, и, подумав, я понял, что он прав: мне нравятся маргиналы, но это неспроста, у меня есть на то свои причины.

Когда я учился в университете лет тридцать назад, многие студенты, учившиеся одновременно со мной, считали, что Вальтер Беньямин – важнейшая фигура для понимания нашей эпохи, что без его трудов сегодня никак. Моя первая инстинктивная реакция была: «Важнейшая фигура, говорите? Значит, я не буду его читать. Обойдусь без Беньямина, а там будет видно, как это на мне отразится, – рассуждал я. – Официально объявляю, что моя голова дебеньяминизирована, и мы еще посмотрим, кто от этого выиграет, – я или вы с вашими важнейшими трудами».

И так было не только с Беньямином – та же история происходила и с другими: например с тем изобретателем герменевтики, которому, как все говорили, принадлежат фундаментальные труды в области толкования понятий, – без их прочтения, мол, невозможно интерпретировать даже понятие «унитаз». Как его там?.. Гадамер?

Я не прочитал за всю жизнь ни одной строчки Гадамера, даже случайно. И не только Гадамера, но и еще одного философа, которого принято называть крупнейшим философом двадцатого века, этого немца, как его?.. Хайдеггера.

Не могу похвастаться знакомством с Хайдеггером – я не знаю названия ни одной его книги.

Я понимаю, что со стороны все вышесказанное характеризует меня как человека несколько невежественного, спорить не буду. Но моя непреклонность и, так сказать, аскеза иногда дорого мне обходились: например, в угоду им я пожертвовал Фрейдом. Однажды я прочитал его «Психопатологию обыденной жизни», которая мне очень понравилась, причем настолько, что я записался на курс психологии, посвященный исключительно Фрейду, и вот на первом же занятии профессор, которая тоже была мне очень симпатична (она носила немного старомодную юбку чуть выше колен), назвала Фрейда гением и сообщила, что его фундаментальные труды пролили свет на темные пятна человеческого разума и что без них наше представление о мире было бы искаженным и неполным; при этих словах, как сейчас помню, я подумал: «Да чтоб вас, его я тоже читать не буду!»

Повторюсь, я понимаю, что со стороны могу показаться человеком невежественным, в чем-то предвзятым, но, если разобраться, у меня на то есть причины.

Мне действительно нравятся маргиналы, как подметил мой приятель, а что касается авторов, которых вдруг объявляют сверхважными фигурами, цитатами из произведений которых пестрят книги и газеты и пересыпаны разговоры, модных авторов, на которых все, так сказать, подсаживаются (пока они в моде, на них подсаживаются все), если вам захочется узнать их поближе, то окажется, что это подавленные, измученные, издерганные люди, уязвимые и нездоровые, сидящие на таблетках, страдающие от лихорадки, анемии и одышки, переедающие, мало двигающиеся; всегда находится масса желающих носить их на руках, поэтому они становятся ленивыми, быстро устают, с трудом поднимаются по лестнице, говорят неохотно, от них можно услышать две-три мысли, которые они бесконечно повторяют, как попугаи; они кажутся слабоумными, но, скорее всего, так только кажется, возможно, сейчас просто тяжелый период, нужно набраться терпения, подождать лет тридцать, а потом, если копнуть поглубже, возможно, и удастся понять, что они хотели сказать, когда опьянение ими уже останется в прошлом, минует даже фаза похмелья; и вот тогда, протрезвев, можно услышать их прямую речь, без всякой герменевтики; на этом предлагаю закрыть скобку и завершить абзац, который и так слишком затянулся.