О Пушкине и Гоголе, отцах современной русской литературы («Все мы вышли из гоголевской шинели», – говорил Достоевский), до какого-то момента рассуждать было очень трудно, а вот сегодня трудно говорить об Алексиевич и Гроссмане, а значит, можно снова вернуться к Пушкину и Гоголю; поскольку разговор о Пушкине у нас уже был, поговорим о Гоголе.

Когда читаешь Гоголя (который родился в 1809 году, через десять лет после Пушкина), на память приходят слова Евгения Замятина, сказанные в двадцатом веке: «Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое».

Частный пристав из рассказа «Нос», как пишет Гоголь, «всему предпочитал государственную ассигнацию. „Это вещь, – обыкновенно говорил он, – уж нет ничего лучше этой вещи: есть не просит, места займет не много, в кармане всегда поместится, уронишь – не расшибется“».

Когда Акакий Акакиевич, главный герой повести «Шинель», проходит через кухню к портному, который вскоре возьмется шить ему эту самую шинель, мы видим такую картину: «Дверь была отворена, потому что хозяйка, готовя какую– то рыбу, напустила столько дыму в кухне, что нельзя было видеть даже и самих тараканов».

А когда Акакий входит в комнату к портному, тот работает, сидя по-турецки. «Ноги, по обычаю портных, сидящих за работою, были нагишом. И прежде всего бросился в глаза большой палец, очень известный Акакию Акакиевичу, с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп».

А чего стоит незабвенная круглая табакерка портного «с портретом какого-то генерала, какого именно, неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки».

Жену цирюльника в «Носе» Гоголь описывает как «довольно почтенную даму»; в этой характеристике внимательный читатель узнает предтечу диалога в романе «Мертвые души» между «просто приятной дамой» и «дамой приятной во всех отношениях».

Гоголь не упоминает социального положения этих дам, чтобы обойтись без ярлыков; по той же причине он не называет должность «одного значительного лица», которое появляется ближе к концу «Шинели», когда главный герой Акакий Акакиевич, бедный переписчик в чине титулярного советника, несколько месяцев копит деньги, чтобы сшить новую шинель, которую у него тут же украдут. Пытаясь добиться справедливости, Акакий Акакиевич следует чьему-то совету и обращается к значительному лицу, которое в каком-то смысле и есть главная жертва всей этой истории.

«Нужно знать, – пишет Гоголь, – что одно значительное лицо недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом. <…> Обыкновенный разговор его с низшими отзывался строгостью и состоял почти из трех фраз: „Как вы смеете? Знаете ли вы, с кем говорите? Понимаете ли, кто стоит перед вами?“ Впрочем, он был в душе добрый человек, хорош с товарищами, услужлив, но генеральский чин совершенно сбил его с толку. Получивши генеральский чин, он как-то спутался, сбился с пути и совершенно не знал, как ему быть. Если ему случалось быть с ровными себе, он был еще человек как следует, человек очень порядочный, во многих отношениях даже не глупый человек; но, как только случалось ему быть в обществе, где были люди хоть одним чином пониже его, там он был просто хоть из рук вон: молчал, и положение его возбуждало жалость, тем более что он сам даже чувствовал, что мог бы провести время несравненно лучше. В глазах его иногда видно было сильное желание присоединиться к какому-нибудь интересному разговору и кружку, но останавливала его мысль: не будет ли это уж очень много с его стороны, не будет ли фамильярно, и не уронит ли он чрез то своего значения? И вследствие таких рассуждений он оставался вечно в одном и том же молчаливом состоянии, произнося только изредка какие-то односложные звуки, и приобрел таким образом титул скучнейшего человека».

Этот господин, хороший супруг, женатый на «женщине свежей и даже ничуть не дурной», с тех пор как стал значительным лицом, решил, что ему нужна приятельница «для дружеских отношений». С этой целью он нашел девицу, которая была ничуть не лучше и не моложе его супруги, но стала его близкой «приятельницей», как ему и хотелось.

Когда речь заходит о реализме, о чем знают все изучавшие историю русской литературы, первым русским автором-реалистом обычно называют Николая Гоголя.

Нам, живущим в двадцать первом веке, это может показаться странным, если вспомнить, например, что в той же «Шинели» есть такие строки: «В полиции сделано было распоряжение поймать мертвеца во что бы то ни стало, живого или мертвого, и наказать его, в пример другим, жесточайшим образом, и в том едва было даже не успели».

Или в «Носе» появляется нос, облаченный в мундир статского советника, и майор, потерявший этот самый нос, входит следом за ним в Казанский собор (тот самый, куда однажды в женском платье явился Петрашевский) и говорит: «Ведь вы мой собственный нос!» В ответ, как пишет Гоголь, «нос посмотрел на майора, и брови его несколько нахмурились».

Нос с бровями – не просто реалистичная деталь, а более чем реалистичная.

Не говоря уже о таких деталях, как «цвет лица что называется геморроидальный», в котором «виноват петербургский климат» («Шинель»). Или о Луне, которая «обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается» («Записки сумасшедшего»). Или о том, что «люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря» (те же «Записки сумасшедшего»).

Когда читаешь Гоголя, ловишь себя на том (по крайней мере, так происходит со мной), что одна строка у него заставляет плакать, а следующая – смеяться. Объясняется это, вероятно, тем, что, как отметил Владимир Набоков в эссе «Николай Гоголь» (которое выходило в Италии в издательстве «Адельфи» под редакцией Чинции де Лотто и Сюзанны Дзинато), проза Гоголя «создает ощущение чего-то смехотворного и в то же время нездешнего, постоянно таящегося где-то рядом, и тут уместно вспомнить, что разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной».