Посмотрев документы, я поинтересовался, почему он один, без отряда. Калинин предложил папироску и пригласил меня присесть.

– Пока мы покурим, отряд подойдет, – сказал он.

Мы закурили стоя. Не успели мы выкурить по папиросе, как к нам подошел человек высокого роста, стройный, худощавый, с длинным энергичным лицом и большим носом, с бравой казацкой выправкой. Одет он был с ног до головы в кожу: сапоги, брюки, тужурка и фуражка – все было сделано из черного хрома. Кожаный ремень с портупеями и командирские сумки дополняли его снаряжение, а большой кудрявый чуб, выглядывавший из-под кожаной фуражки, напоминал выдуманного героя времени империалистической войны Кузьму Крючкова. Он подошел Калинину и по-военному доложил:

– Товарищ комдив, вверенный Вам отряд прибыл и ожидает Ваших указаний.

Комдив принял рапорт и представил мне своего начальника штаба. Сомнения отпали, Калинин свой человек.

За это время подошли бронепоезда и открыли артиллерийский огонь по немецкой батарее. Комдив дал команду своему начальнику штаба поднять отряд в атаку. Начальник штаба по-уставному повторил приказ и пошел выполнять. Через некоторое время отряд молодых парней и девочек, человек 80–100, с криками «ура» пошел на Михайловку. Немцы стреляли по ним из пулеметов и винтовок, а ребята с криками «ура» шли, падали, поднимались и снова шли. Батарея замолчала, а пехота неприятеля не выдержала дружного напора комсомольцев и в панике бежала. Среди наступающих были раненые и убитые. После боя начальник построил отряд, и комдив поблагодарил партизан за службу и поздравил с первым успешным боем. Тут же похоронили убитых товарищей и салютом из автоматов и винтовок попрощались с ними. Командир отряда дал команду двигаться дальше, я поблагодарил комдива за помощь, попрощался с ним и ушел проверять готовность моста к пропуску бронепоездов.

И вот снова передо мною комдив Калинин, но уже военнопленный, постаревший, сгорбленный. Обидели меня его слова. Я выругался, а потом подумал про себя, что он прав, ведь он меня почти не знает. Мне стало его жалко, и я дал слово, что буду молчать и никому никогда ни при каких обстоятельствах ни одним словом не обмолвлюсь о нашем знакомстве. Еще несколько раз он навещал меня. В последний раз он рассказал мне, что в 1938 году был арестован, осужден тройкой и сидел до начала войны, поэтому у него нет нового военного звания. Высказал он это тоном предупреждения, мол, все сказанное им до этого как бы ликвидируется. Я понял его новое признание как своего рода громоотвод. Мне неизвестно, кто первым покинул Бориспольский лагерь, каким путем, Калинин прошел этап до Владимир-Волынского лагеря, но встретил я его там уже в другой роли.

Бориспольский лагерь для военнопленных был первым лагерем, где я увидел жизнь во всем ее многообразии. Мои раны на ногах заживали, меньше гноились, спала опухоль. Я начал понемногу ходить. Рана на плече не заживала и гноилась, плечо раздуло, и я был похож на горбуна, медленно передвигался по лагерю и присматривался к военнопленным. Много было таких, как я, были и более тяжелые, но самые тяжелые были в госпитале, и их дни были сочтены.

Подавляющее большинство пленных переносили плен не как личное горе, а как общегосударственную трагедию и старались вырваться из плена, оказывали содействие к побегу, помогали друг другу выжить, не допускать падения человеческого достоинства. В Бориспольском лагере, в этом море человеческого горя, на поверхность всплыли как г… в проруби все отбросы нашего общества – украинские националисты, жулики и мелкие политиканы от троцкистов. Вся эта свора пошла в лакеи к немецким фашистам. Живя в лагере на положении военнопленных, они выполняли роли шпионов, провокаторов, палачей. Выслеживали и выдавали в СС комиссаров, политработников, советских активистов, евреев. Клеветали на советские порядки, на свой народ, склоняли военнопленных к измене.

Особо нужно остановиться на ворах и спекулянтах. Хотя они и не провоцировали измены, не избивали военнопленных палками, но под покровительством немецкого командования и их приспешников обворовывали военнопленных и спекулировали их жизнью. В лагере действовала толкучка, где торговали котелками, ложками, табаком, гимнастерками, шинелями, часами, тряпками для перевязки ран. На этом рынке за кусочек хлеба можно было выменять сапоги или портсигар, шинель или часы, обручальное кольцо или белье. Обворовывая раненых, больных и умирающих, в погоне за наживой они лишали военнопленных куска хлеба и обрекали их на преждевременную смерть.

Уже в Борисполе, т. е. на первых порах существования лагерей, появились организации военнопленных, которые ставили своей задачей борьбу с этой саранчой. Это организации однополчан и землячества. Организации однополчан спасли много жизней военнопленных на этапах. Они переросли со временем в подпольную организацию советских патриотов.

Наш сектор подняли рано утром, построили в походную колонну и подвели к воротам. Здесь ее плотным кольцом обступила команда автоматчиков с собаками. По замыслу немцев наша колонна должна была состоять из командного состава, но мы знали, что среди нас много солдат. В колонне на каждые 2–3 человека был один раненый, который без посторонней помощи пройти от Борисполя до Киева не мог.

Хотя мои ноги были в бинтах, с палкой и при поддержке Волошина и Завьялова я начал свой марш сравнительно хорошо. Конвой, вооруженный автоматами, карабинами с примкнутыми штыками и ручными пулеметами в сопровождении сторожевых собак, охватил колонну плотным кольцом, и колонна двинулась в путь. Шла она медленно и молча. Только неистовые крики конвоиров и лай собак нарушали молчание. Отставших тащили товарищи, и сами становились отставшими. Трупы военнопленных, оставленные на дороге впереди прошедшей колонной, напоминали о надвигающейся опасности. Из последних сил товарищи помогали друг другу. Конвой начинает торопить колонну: «Бистро, бистро», – и автоматными очередями в хвосте колонны. Три трупа остались на дороге, и снова команда двигается. Шли из последних сил измученные, усталые. Дорога казалась мучительно долгой и тяжелой. Шли мы по дороге, усыпанной трупами, добавляя к ним трупы наших товарищей. Шли без привалов, мучимые голодом и жаждой.

Так мы подошли к Днепру. Красавцы мосты, по которым я недавно ходил, ощетинившись грудой металла, выглядывали из воды. Нас провели по понтонному мосту в пустой мертвый город. Рядом со мной шли Волошин и Завьялов, коренные киевляне. В Борисполе они рассказывали мне, что семьи их эвакуированы из Киева, но они не теряли надежды, что кто-нибудь из знакомых заметит их и возьмет из лагеря. Напрасно они искали знакомых, улицы были пусты.

Вечером нас пригнали на Керосинку и поместили на территории детского сада. В Киеве мы пробыли несколько дней, немцы продолжали сортировать военнопленных. Заметно оживили свою работу агенты гестапо из числа военнопленных. Одна группа однополчан артиллеристов тщательно скрывала батальонного комиссара. В Киеве его забрали в гестапо и расстреляли. Как выяснилось, его выдал предатель. На следующее утро предателя нашли мертвым в выгребной яме.