В Киеве особенно стала заметна деятельность немецкой пропаганды, которая с рвением распространяла слухи о поражении Красной армии. Нам внушали, что вот-вот падут Москва и Ленинград, что война кончится в этом году. Но из-за проволоки доходили слухи, что в городе действуют подпольные диверсионные группы, что они взрывают здания, убивают немецких часовых и офицеров. Эти известия ободряли нас. В Киевском лагере мы узнали о неслыханном в истории злодеянии фашистов, о расстреле в Бабьем Яру нескольких тысяч мирных жителей Киева. Не пощадили звери ни малых детей, ни женщин, ни стариков. Немцы называли наш лагерь офицерским и, возможно, поэтому его содержали особенно строго. Появились в лагере гестаповские офицеры. Началась охота за коммунистами, комиссарами и евреями. Хотя охота была и раньше, она не носила того организованного начала, которое мы почувствовали в Киеве.

Если по этапам состав лагеря менялся, то после Борисполя он стал стабилизироваться. Военнопленные до некоторой степени узнали друг друга и сжились. Если раньше доносчики оставались незамеченными, то уже в Киевском лагере мы их знали в лицо, если не всех, то по крайней мере некоторых, и могли предупреждать предательство. Здесь в Киеве был открыт предатель Денисюк. Грузный, не потерявший своего живота даже в плену на лагерной баланде, прожорливый и неприхотливый до еды, с суровым лицом палача. Выдавал он себя за инженера из Днепропетровска. Уже в Киеве он предал товарищей. Свой провокационный разговор он, как правило, начинал словами: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Потом продолжал, что это не страна, а тюрьма, что в немецком плену легче и сытнее живется, чем при Советской власти на воле. Затем переходил к песне «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов» или «Мы чужой земли не хотим, но и своей и вершка не отдадим». После слов из песни начинал издевательские разговоры о Красной армии и Советской власти и продолжал до тех пор, пока не спровоцирует кого-либо на разговор. Урок однополчан-артиллеристов был достойным ответом провокаторам и предателям. Денисюк притих, чтобы во Владимир-Волынске развить более активно свою предательскую деятельность.

В конце октября, в ясное погожее утро, к лагерю подошла колонна крытых машин. Поступила команда строиться, и началась погрузка. Грузили до отказа. В сопровождении мотоциклистов и машины с вооруженной охраной лагеря начали вывозить. Машины работали целый день, доставляли военнопленных на станцию Васильков и там нас грузили в ж/д вагоны. Набивали до отказа, сколько мог вместить вагон людей стоя. Плотность была больше, чем в городском трамвае в часы пик. Невозможно было повернуться. Вагоны закрывались с наружной стороны. Погрузка была закончена поздно вечером. Судя по количеству вагонов и по плотности загрузки, в вагоны погрузили не один наш лагерь. Еще не отправился состав, а в нашем вагоне уже скончались. Вагоны не открывали, и мертвые следовали в вагоне до Житомира. В Житомире открыли вагоны, убрали трупы, за дорогу скончалось еще трое. Всех вывели из вагонов и пересчитали. Конвой почему-то нервничал, суетился. Оказывается, по дороге к Житомиру сбежал целый вагон пленных, в вагоне остались только мертвые и те, кто не мог двигаться. Побег они совершили через дыру, которую пропилили в полу вагона и прыгали на ходу поезда на железнодорожный путь между колесами, рискуя быть раздавленными.

Железнодорожный состав убрали, выбросили поврежденный вагон и снова поставили на старое место под погрузку. Началась погрузка. Хотя в каждом вагоне умерло по 5–6 человек, просторнее не стало. Снова нас запечатали и повезли дальше. Утром эшелон прибыл на ст. Шепетовка, его поставили у воинской платформы и военнопленных выгрузили. Снова сняли с каждого вагона по 4–6 трупов. В Шепетовке нас решили покормить. Загнали в какой-то пустой лагерь и выдали на каждые 10 человек по буханке хлеба-эрзаца и по литру баланды на каждого. Раненым пообещали оказать медицинскую помощь.

Мое плечо разнесло, на ногах снова загноились раны, повязки пропитались гноем. Военнопленный врач сделал мне перевязку моими стираными тряпками. Он промыл рану, смочил тряпки-тампоны в какой-то жидкости и начал начинять мою рану тряпками. Никогда я не думал, что человеку под кожу можно напихать столько тряпок. После перевязки почувствовал облегчение. Военврач был человек разговорчивый, он рассказал, что на этом месте был большой лагерь военнопленных, но пленные вымерли, а сейчас здесь что-то вроде продпункта, эшелоны останавливаются, чтобы покормить пленных. Так оно и было, нас покормили, снова погрузили в вагоны и повезли.

Начался самый трудный и тяжелый участок нашего пути. Стоя, в закупоренных вагонах нас везли в неизвестность. Со станцией Шепетовка мы расставались, как с родной матерью. Многие здесь служили. Много лет здесь был конец нашей земли – граница, и вот теперь мы ее покинули. Многим из нас не суждено было вернуться. Колеса монотонно стучали, как будто задавали вопросы: «Куда ты едешь? Куда ты едешь?».

Поезд нас вез на запад. Наблюдатели оповещали: проехали Здолбуново, Ровно, Киверцы, прибыли на станцию Ковель. «А куда дальше?» – задавал каждый себе вопрос.

Чем дальше запад, тем меньше шансов на спасение. В вагоне душно, многие уже не стоят, а висят, зажатые между товарищами. В вагоне уже восемь человек покойников, но никто вагонов не открывает. Наконец свисток, и поезд тронулся. Темно. Поезд минует какие-то станции, разъезды, подолгу стоит на остановках. За окнами брызжет рассвет. Началось утро седьмого ноября. Сегодня 24-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. Этот день советский народ всегда встречал торжественно, по-особому празднично. Его и сегодня советский народ встречает в борьбе с врагами, полный веры в победу. А мы, граждане Великого Советского Союза, заперты в вагонах и ничем не можем помочь им. Такие мысли грызли каждого из нас. Слышно, как кто-то слабым голосом, почти шепотом запел «Широка страна моя родная». По голосу узнаю капитана Костякова. Ему подпевает такой же тихий голос, потом третий, четвертый, а затем весь вагон «От Москвы до самых до окраин…». Слышны крики часовых, стрельба. Песня постепенно затихает. Лязгают дверные задвижки. С шумом открываются двери. Струя свежего морозного воздуха врывается в вагон. Команда выходить из вагонов. Снова процедура проверки и 12 трупов. За время дороги от Киева до Владимир-Волынска, по нашим подсчетам, в эшелоне умерли около тысячи человек.

Многие военнопленные знали этот город, здесь служили и приняли первое сражение. И вот снова в этом городе, но уже на правах военнопленных. Нас построили и повели в лагерь. Он находился рядом со станцией и размещался в казармах бывшего военного городка. Не верилось, что в этом городке можно разместить такое количество людей. Лагерь был огорожен высокими заборами из колючей проволоки. Изгородь, пулеметные вышки для часовых, деревянные тротуары между рядами проволоки, заграждения были сделаны добротно, со знанием дела. Было видно, что устроители – опытные люди. На вышке установлены пулеметы, между вышками по деревянным тротуарам ходили парные патрули со сторожевыми собаками. Нас подогнали к лагерю, но на территорию не вводили. Нужно было выполнить все формальности зачисления в лагерь. В караульном помещении работало несколько команд гестаповцев, занимаясь оформлением военнопленных. Это выглядело так. При входе в помещение у тебя отбирали все вещи, потом ты раздевался догола, и врач-гестаповец определял, не являешься ли ты евреем, затем брали отпечатки пальцев, присваивали номер и на веревочке вешали на шею. С этого момента ты уже не человек, у тебя отобрали имя и фамилию, ты стал военнопленным № 1584. После этой процедуры выдавали вместо сапог деревянные колодки. Все мало-мальски целые вещи отбирали, и одевался ты в рванье. Все это должен делать быстро, за всякое промедление наказывали палками. Выявленных евреев, людей с татуировками звезды, лиц, у которых при обыске находили удостоверение личности политработников и билеты членов партии, выводили через другую дверь и организовывали из них особую команду. Все остальные строились в команду и шли в лагерь. Оформление длилось целый день.