"О!", кричал Поросенок. "Пусти меня. Я -- Поросенок".

"Не открывай рта, дорогуша", говорит Канга, "а не то в него попадет мыло. Ну вот! Что я тебе говорила!"

"Ты -- ты -- ты сделала это нарочно", брызгал Поросенок, как только обрел дар речи... и затем вновь случайно схлопотал полный рот мыла.

"Все в порядке, дорогуша, не говори ничего", сказала Канга, и в следующее мгновенье Поросенок был вынут из ванны и насухо вытерт полотенцем.

"Теперь", сказала Канга, "лекарство, а затем спать".

"Л-лекарство?", говорит Поросенок.

"Чтобы ты вырос большим и сильным, дорогуша. Ты же не хочешь вырасти маленьким и слабым, как Поросенок, ведь не хочешь? То-то же!"

В этот момент в дверь постучали.

127

"Войдите", говорит Канга, и входит Кристофер Робин.

"Кристофер Робин! Кристофер Робин!", завопил Поросенок. "Скажи Канге, кто я есть! Она говорит, что я Ру. Я не Ру, ведь правда?"

Кристофер Робин очень внимательно на него посмотрел и покачал головой.

"Ты не можешь быть Ру", сказал он, "потому что я только что видел Ру, играющим в доме у Кролика".

"Ну и ну!", говорит Канга. "Подумать только! Чтоб я так ошиблась".

"Вот видишь!", говорит Поросенок. "Я говорил тебе. Я -- Поросенок".

Кристофер Робин вновь покачал головой.

"О, ты не Поросенок", говорит. "Я знаю Поросенка хорошо, и он совершенно другого цвета".

Поросенок начал говорить, что это потому, что он только что принимал ванну, но затем понял, что лучше ему этого не говорить, и как только он открыл рот, чтобы сказать что-нибудь еще, Канга всунула ему в рот ложку лекарства, а затем похлопала его по спине и сказала, что на самом деле оно вполне нормальное по вкусу, надо только его хорошенько распробовать.

"Я знала, что это не Поросенок", сказала Канга. "Интересно, кто это может быть?"

"Возможно, это кто-то из родственников Пуха", сказал Кристофер Робин. "Может, племянник или дядя или что-то в этом роде?"

Канга согласилась, что это вполне возможно, и сказала, что надо будет дать ему какое-нибудь имя.

128

"Я назову его Путль", говорит Кристофер Робин. "Генри Путль для краткости".

И как раз когда все это решалось, Генри Путль вырвался из рук Канги и прыгнул на землю. К его великой радости, Кристофер Робин оставил дверь открытой. Никогда Генри Путль Поросенок не бегал так быстро, как он бежал в этот раз. Он не останавливался до тех пор, пока не добрался до дому. Но когда он был в ста ярдах от дома, он остановился и оставшуюся часть дороги катился по земле, чтобы вновь обрести свой натуральный, приятный и удобный цвет...

Итак, Канга и Ру остались в Лесу. И каждый Вторник Ру проводит время со своим большим другом Кроликом, и каждый Вторник Канга проводит время со своим большим другом Пухом, обучая его прыжкам, и каждый Вторник Поросенок проводит день со своим большим другом Кристофером Робином. Итак, все снова счастливы.

Глава VIII. СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС

Однажды Пух взбирался на вершину Леса для того, чтобы увидеть своего друга Кристофера Робина и понять, интересуется ли он теперь вообще Медведями. В то утро за завтраком (обычная еда -- мармелад, слегка намазанный на парочку сот) он неожиданно придумал новую песню. Она начиналась приблизительно так:

Лейся, звонкая песня Медведя...

Когда он уже зашел в ее сочинении достаточно далеко, он помотал головой и подумал про себя:

"Прекрасное начало для песни, но как насчет второго куплета?" Он попытался спеть "Лейся" два или три раза, но оказалось, что это не помогает. "Возможно, было бы лучше", подумал он, "если бы я пел 'Взвейся'".

Итак, он спел все это по новой, но это не было лучше. "Ну ладно", говорит, "Я спою этот первый куплет, и, возможно, если я спою его очень быстро, то я найду себя, исполняя третий и четвертый куплеты, даже не успев об этом подумать хорошенько. Это будет Добрая Песня. Итак:

Лейся, звонкая песня Медведя По просторам родной стороны!

130

Не страшны мне ни дождик, ни ветер, Холод, град и мороз не страшны.

Моя морда измазана медом,

Мои лапы по локоть в меду.

Пой, Медведь, столь любимый народом!

Скоро полдень. Обедать пойду.

Ему стало от этой песни так приятно, что он ее пел всю дорогу к вершине Леса, "А если я буду ее петь еще дольше", подумал он, "то наступит время, чтобы немножечко слегка того-сего, и тогда последняя строка будет правильной". Поэтому он вместо пенья стал хмыкать.