Женщина возвышалась над ней почти на голову и, даже загнанная в угол, чувствовала себя хозяйкой положения. Ее подбородок был поднят, а глаза изучали «похитительницу» с насмешливым любопытством.

— Ну? — сказала она и постучала себя пальцами по запястью в неизвестном Томасин жесте, — я, вообще-то, кое-куда тороплюсь.

— Мне нужна твоя одежда, — выпалила Томасин. Вышло тихо, так, что она сама едва разобрала собственный голос. Она вдруг испугалась, что Малкольм услышит, чем она тут занимается, явится и устроит ей разнос за глупую выходку. Но красотка все расслышала. Она недоуменно подняла бровь.

— Чего?

— Одежда, говорю, — объяснила Томасин, — твоя одежда. Дай ее мне.

Женщина издала приглушенный, сдавленный смешок и склонила голову на бок. Волна ее густых, блестящих волос перелилась со спины на грудь. Она, должно быть, решила, что это какая-то шутка. Чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений, Томасин повыше подняла нож. Еще минута торгов — и она всадит его в глазницу этой девицы. И она утратит разом всю свою прелесть. Отсутствие глаза никого не скрасит. Томасин почти была уверена, что сможет сделать это, хотя прежде никогда не наносила кому-то вред без особой нужды.

— Ладно, — легко дернув плечом, согласилась красотка. Она развязала узел платья на поясе и стряхнула ткань с себя — та ручейком сползла вниз и собралась лужицей у ее ног, обутых в непрактичные, но приятные глазу туфли. Подобные вещи не имели ценности для лагерной жизни, потому их не запрещалось иметь в личном пользовании. Просто никто не горел желанием хранить у себя утратившие ценность сокровища. Видимо, никто, кроме этой девицы. Платье ее тоже было сложно назвать практичным. Но даже «дикарка» Томасин нашла его красивым. Ткань переливалась в тусклом свете луны, бьющем в окошко, как лесной ручей в ясный день. Что-то поблескивало и под глазами женщины. Не слезы. Томасин присмотрелась и заключила, что это не слезы, а какая-то мерцающая пыльца, нанесенная на веки.

— Белье тоже? — задиристо спросила красотка, ничуть не смущаясь своего положения. Она горделиво повела руками по покатым бокам. Загадочные тряпки на ней мало соответствовали представлениям Томасин о белье, но, видимо, им являлись. Значит, они ей нужны. Она невнятно пробормотала согласие и отвела взгляд. Ей стало неловко наблюдать, как женщина раздевается, являя во всей красе свое взрослое, зрелое тело.

Томасин торопливо сбросила свою одежду и натянула вещи красотки, с ужасом отметив, что они оказались ей сильно велики. Трусы норовили сползти с тощей задницы, а ажурный лифчик повис без опоры сдутыми воздушными шариками. Она видела их в детстве и запомнила именно такими — невнятными комочками в складках, как старческая кожа. В любом случае, удручающее зрелище. Сконфузившись, девушка натянула и платье. Она обмотала пояс несколько раз вокруг узкой талии, но вырез норовил распахнуться и продемонстрировать всем вокруг по-дурацки севшее белье. Обнаженная красотка наблюдала за ее возней с жалостью и почти умилением.

— Так вот оно что, — задумчиво сказала она, — могла просто попросить меня о помощи, я бы объяснила тебе, как…

— Нет! — воинственно перебила ее Томасин и снова подняла нож, — сиди тут и не мешай! Будешь лезть, я тебя убью.

— Окей-окей, — женщина продемонстрировала ей открытые ладони, — только не тычь в меня этим, чертенок.

Томасин не понимала, почему эта особа так миролюбиво настроена, будучи, фактически, обворованной ей, но ей невдомек было размышлять о таких сложных вещах. Теперь у нее было оружие, которым обладала эта женщина, получше, наверное, отцовского охотничьего ножа. Быть может, маскарад поможет ей сравнять счеты.

— Постучи три раза, выжди паузу и еще один раз, — напутствовала ее красотка, по-хозяйски присаживаясь на койку Томасин, — иначе он тебя не впустит. И… удачи, что ли.

Она улыбалась. Уже только за это Томасин хотелось ее убить, стереть с ее лица эту покровительственную, сострадательную мину. Благодарности она точно не заслуживает. Она не собиралась внимать наставлениям Зака. Ей почему-то казалось, что все это — вся доброта незнакомки — лишь спектакль, чтобы поглумиться над чувствами бедной лесной зверушки и лишний раз продемонстрировать свое превосходство.

Томасин повезло, что она была не в лесу, а мялась посреди коридора перед запертой дверью. Сердце стучало так громко, что на его барабанную дробь к ней сбежались бы неупокоенные мертвецы со всей округи. Впрочем, смерть избавила бы ее от стыда, смущения и раскаяния за содеянное. Она уже и сама поняла, что идея — дрянь, но отступать было поздно. Она кое-как успокоила разбушевавшееся сердце, выровняла дыхание и постучала таким образом, как ей наказала красотка.

Лязгнул замок, и перед девушкой разверзлась бездна. Она шагнула в темный квадрат дверного проема. В темноте прозвучал голос — сухой и требовательный. Девушка отметила про себя, что при таком-то приеме той красотке не позавидуешь.

— Ты опоздала.

Томасин молчала — она боялась выдать себя, ведь Малкольм сразу ее узнает. Пока мрак окутывал ее, как вуаль. Она нерешительно двинулась вперед. Сердце снова пустилось в галоп, ускоряясь с каждым неловким шагом. В голове зашумела кровь. Ей хотелось развернуться и убежать, пока еще не поздно. Но она уже была внутри — в логове зверя, а значит, момент отступать был упущен. Промедление теребило и без того напряженные нервы.

Томасин затаила дыхание, дожидаясь, когда Малкольм сделает свой ход, хотя имела смутное представление о том, каких именно действий от него ждет. Он не торопился. Воздух между ними колыхался от ее рваных, частых выдохов. И в свинцовой тишине она четко различила шорох одежды при его движении. Большая, горячая ладонь легла ей на предплечье и скользнула вверх, к плечу, пока не замерла в дюйме над кожей. Кажется, он заподозрил неладное. У бывшей хозяйки этого наряда точно не так выпирали кости, не было столько застарелых шрамов. Томасин ощутила вибрацию шагов по полу.