От таких мыслей как-то обидно стало. И чего мне хотя бы раз было не подумать, прежде чем делать глупости? Сейчас бы уже и обвенчаны были. В тепле, в хоромах чистых. И никакой болотной вони.

Кстати, о вони. Сегодня пахло не так смрадно. Оттого закралось ко мне подозрение, что вонь эта от настроения Болотницы зависела. Чуть не в духе она, и запах гнилостный идёт. А коли настрой положительный, так и не пахнет почти.

Какая ж она злая тогда была, когда нам весь город провоняла? В ярость пришла, наверное.

Ей бы, вместо того чтобы злиться да вонять, в люди хоть иногда выходить, что ли. Ну, или в чудища. Как уж здесь у них говорят, не знаю. Но понимаю главное, нечего ей здесь одной куковать. В болотах в своих. Может, это она от тоски так позеленела, а не от природной своей вредности.

И тогда, коли бы встретила она кого интересного, меньше бы стало ей дела и до Лесовика, и до невест его, и до меня, в конце концов. Жили бы мы все счастливо и спокойно.

Дошла я, значит, до бережка, куда меня вчера из болота вытащили, и пошла вдоль него, чтобы поглядеть, далеко ли он идёт. Может, в лес. Как знать? А может, и топью заканчивается. Бреду я с корытом белья, мыльным раствором залитого, и вальком для стирки, а сама приглядываюсь да прислушиваюсь. И поначалу-то тихо было, только лягушки поквакивали да комарьё жужжало — очень уж злое, кстати. Все руки мне вчера даже в хоромах изгрызли.

Но потом тишина эта стала какой-то нетихой. Слышу, значит, шлёп, шлёп, шлёп. И гулкое такое, уж точно не от лягушки.

Мне бы, по-умному, от этого шлёпа побечь в другую сторону, но натура моя любопытная повлекла меня на звук. А шёл он как раз с той стороны, куда я с корзиной наперевес и направлялась. Там у бережка ивовые кусты росли. И ветки в безветрии-то странно как-то покачивались.

Я подкралась и к этим кустам приглядываюсь. Смотрю я, значит, на эти кусты, а кусты — на меня. Вот ей-ей, глядят, глазами моргают. Я чуть было не заорала, но голос опять от страха осип.

Ветки кустов, завидев меня, глазами, невесть откуда взявшимися, как заходят ходуном, как расступятся. А из них голова вся тиной увешанная и ряской облепленная. Белые на ней были только глаза. Те, что из кустов на меня моргали.

— Не кричите, — прошептала голова знакомым голосом. — Это я, Степан.

— Стёпа?.. — просипела я, трясущейся от страха рукой корыто с бельём покрепче сжимая. Чуть не выронила его с испугу. — А ты здесь как? Тебя тоже эти зелёные притащили?

— Какие зелёные? Русалки, что ли? Нет. Я сам пришёл. По царёву велению. Он к вам сюда ну никак не может пробраться. Переживает.

— А как же ты, по болоту? — удивилась я.

— Да по реке. Хорошо, что русалки не приметили. А то б прогнали взашей. Ну как вы тут? — он оглядел меня, наверное, ища признаки мучений. Но я оказалась, к его удивлению, цела и даже накормлена.

— Да как-как… — вздохнула я. — Тоскливо мне, Стёп. Обратно бы. Может, ежели мы вдвоём по-быстренькому поплывём, нас обоих также и не заметят?

— Не-ет, — покачал он головой. — Вам отсюда не выбраться. Вы же невеста царёва. Ни ему завесу не пересечь, ни вам. Без разрешения Болотницы. Ох, лютует она. Никогда раньше завес не возводила против нашего люда. А теперь вон, не пройти.

— Но ты-то прошёл, — укорила его.

— Ну, я ж не невеста, — возразил он. — А живёте вы где? Поселили вас?

— Как же… Сама себя поселила. От этих дождёшься. Никакого, Стёпа, у них гостеприимства. Еду и ту выбивать пришлось. Но я, как видишь, справляюсь, — сказала гордо. А что, не каждая девушка может похвастаться, что с Болотницей в одиночку управилась. Особенно с такой вредной. Лесовик вон и тот не смог.

Пока мы с ним, значит, шептались, послышался с болота девичий хохот.

— Явились — не запылились, — подметила я в ответ на смех. — Русалки, небось. Или тут ещё кто обитает? Повреднее.

— Да всяких хватает. Но русалок больше всего, — ответил Степан, озираясь взволнованно.

— А как же ты теперь обратно поплывёшь? — спросила я. — Они же тебя не пропустят.

— Обратно-то мне зачем? Царь-батюшка сказал, чтобы я здесь его дожидался да вас защищал. А то мало ли что. Он ведь, когда кокошник ваш у бережка нашёл, то разлютовался. Кричал и на нас, что мы вам уйти позволили, и на себя, что не объяснился с вами по-человечески. Говорит, боялся, что вы от него сбежите. Хотел как лучше, чтобы вы примерили на себя и платье, и роль царицыну. И может, страху у вас поубавилось бы. А оно вон как вышло. Ох и расстроился он. Ох, разозлился на Болотницу эту. То ветер поднялся тогда. То бушевало. А царь-батюшка к завесе болотной метнулся и давай с ней биться. А она ну никак не поддаётся. Видать, Болотница в неё все свои силы вложила.

— Видать, — ответила я. И мне бы вот здесь расстроиться, из-за завесы этой. А я, как дурная, заулыбалась. Когда услышала-то, что расстроился из-за меня царь. И сокрушался. И в завесу бился. Может, не пойдёт он за другой невестой-то всё-таки? Даже после глаза подбитого и побега моего случайного. Видать, приглянулась я ему взаправду, раз так сражается. — А где же ты, Стёпа, жить тогда будешь? — спросила я, отвлекаясь от приятных размышлений. — Уж не в кустах же.

— Да не хотелось бы… — ответил он растерянно. — А есть тут, где поселиться-то?