Я считаю, что это коллективный труд, и труд очень ответственный. Конечно, часто мне приходилось надеяться только на самого себя. Товарищи инструктировали меня, что делать в том или ином случае, но всего предусмотреть они пе могли, ибо ситуация мехюлась, и мне необходимо было приспосабливаться к условиям, в которых оказывался внезапно... Но вернемся к моей повой жизни в Праге, в Чехословакии. Я действительно счастлив, что снова дома, что смог встретиться со своими товарищами, с теми, с кем более семи лет пазад мы готовили эту операцию.

– Не могли бы вы рассказать о вашей подготовке несколько подробнее?

– Разумеется, эта акция готовилась длительное время. Никто не приходил ко мне 3 или 5 сентября и не говорил: "Ты пойдешь "туда"". Все началось около одиннадцати лет назад, когда я был призван в армию. Мне было девятнадцать. Подготовка шла в течение четырех лет. Я учился многому, что должно было помочь мне успешно работать в условиях "Свободной Европы", да и не только там. Замысел был далекий: установить прямой контакт с некоторыми сотрудниками ЦРУ в "Свободной Европе". Это требовало сложной и всесторонней подготовки. Свою роль сыграло то, что еще с детства я увлекался фотографией и радио.

К радио у меня была великая страсть: я принимал радиопередачи со всех концов мира крошечным приемником. Моей мечтой было поймать Рио-де-Жаиейро на обычный "телефункен" образца 1930 года, что явилось бы уже максимальным достижением.

– Не были ли вы слишком молоды для нелегкого труда разведчика?

– Ну вот, опять о моей молодости. Многие удивляются, когда узнают, что мне всего тридцать лет. Давайте разберемся. Во-перых, мне тридцать с половиной. Во-вторых, у меня звание капитана, которое нужно было заслужить, а за плечами семь лет работы в "Свободной Европе", на Западе. В двадцать три года я пришел в "Свободную Европу", к тем, кто был там уже с 1948 года. Многие из них состояли в контакте с разведывательными службами еще раньше, то есть у них была почти четвертьвековая практика. Но в отличие от них я знал, чего хочу. Это сознание избавляло меня от тооки, придавало силы в трудные минуты, например когда попал в автомобильную катастрофу и лежал в больнице. Я знал, что, если бы даже мне пришлось погибнуть, мое имя не пополнило бы список чешских имен, имен эмигрантов, похороненных на мюнхенском кладбище, на чужбине. Все это время я знал, что выполняю свой долг не только перед нашим государством, но и перед всем социалистическим содружеством.

– А как те, к кому вы попали? Как они на вас смотрели?

– Опытные эмигранты принимали меня за молодого человека, который пришел к ним по собственной воле, который будет с ними охотно сотрудничать и которого - как я узнал об этом позднее - они проверяли со всех сторон. Меня проверяли не только в эмиграции, но и дома. Искали знавших меня людей в Чехословакии, расспрашивали их о моем поведении, высказываниях, взглядах. Судя по результату, ответы их удовлетворили. Эмигрантов очень устраивало, что я имею профессию диктора, радиорепортера, редактора. В 1964- 1965 годах я принимал участие в конкурсе, проводившемся брненским радио. Это был серьезный конкурс: на одно место претендовало от двухсот до трехсот человек. И я одержал победу. В Мюнхене были довольны, что получили профессионала, человека, который не только разделял лх взгляды, но и был готов в свободное время заниматься сбором информации для американцев, да еще работать в эмигрантских организациях, руководимых "Свободной Европой".

– На нехватку работы там вы, видимо, никак не могли пожаловаться?

– Никак не мог. Работа моя сама по себе была трудоемкой, к тому же у меня были еще и совсем иные задачи. Эти семь лет, сами понимаете, я был достаточно загружен. Я работал не только в "Свободной Европе", во и в тех организациях, где против нашей страды готовились различные акции, а главное-информировал товарищей на родине о том, что замышляют наши враги против нас. Думаю, мы вернемся к этому допросу еще раз на страницах "Сигнала" или книги, чтобы ответить на него более обстоятельно.

– Расскажите нам о себе, о семье.

– Вырос в Брно, был далеко не первым учеником.

Конечно, я играл в футбол, много читал, особенно по ночам при свете карманного фонарика. Это даже сказалось впоследствии: немного испортилось зрение. С увлечением играл в любительском театре. Позднее стал заниматься спортом, заинтересовался спортивной гимнастикой, много ездил на велосипеде.

Меня воспитала бабушка. Жили мы скромно, однако и в нашей жизни были радостные события, которые не забываются. Мне никогда не покупали дорогие подарки, даже ко дню рождения. Самым значительным подарком был, пожалуй, настоящий кожаный футбольный мяч, который я получил ко дню рождения, когда мне исполнилось десять лет. Но больше всего я любил, когда мне дарили книги.

У меня есть брат и сестра. Оба они старше меня.

По понятным причинам они не могли знать, чем я занимаюсь. Я уже разговаривал с ними после возвращения, но как следует мы еще не повидались. Время от времени мы писали друг другу, но только о семейных делах, о том, как растут мои племянники, которых я хочу поскорее увидеть.

– Вернемся к "Свободной Европе". Каковы там отношения между людьми?

– Среди эмигрантов, в частности в "Свободной Европе", отношения примерно такие: каждый считает другого агентом если не Праги, то Лондона, если не Лондона, то, значит, Парижа. Конечно, порой мне становилось не по себе, когда меня предупреждали, что тот или иной сотрудник - агент и с ним нужно держать ухо востро, не принимать его в игру. Ну, а когда мне самому приходилось высказываться по этому поводу, мной овладевали сложные чувства.

– Не приведете ли вы конкретный пример?

– Вспоминается одно из эмигрантских собраний, куда были приглашены и так называемые герои "пражской весны": господин Шик, господин Пеликан, бывший главный редактор журиала "Студент" Кусак, разумеется, заместители шефа "Свободной Европы", а также господия Пахман. Сидели, говорили и, конечно, вновь оказались перед дилеммой: кто же является шпионом, кто информирует Прагу, которая оперативно сообщает о различных эмигрантских сборищах, со знанием дела использует в своих комментариях такие сведения, которые могли поступить только непосредственно из "Свободной Европы", и ниоткуда больше. Пеликан сделал тогда пространное заявление, которое мне запомнилось. Он сказал, что среди эмигрантов шестьдесят восьмого года нет ни одного, кто был бы заслан Прагой.