Глава 5.

Многие говорили мне, что если Кент скажет, то сделает. Я убедилась в этом в воскресное утро. Мама разбудила меня в шесть, зная, что собираюсь я по настроению: когда долго, а когда наоборот. Настроение у меня с утра в тот день было нерабочее, и я, чтобы оттянуть время, вышла на балкон, потянулась, зевнула.

– Привет, Саш! – донесся знакомый голос снизу, застигнув меня врасплох.

Кент сидел расслабленно на скамейке и с интересом наблюдал за мной. Возле него стоял его мотоцикл, поблескивая хромированными деталями, – экспериментальная «Ява» с поднятым задком, мечта всех мальчишек.

– Я же сказала, что не выйду в шесть, – начала я, свесившись с перил.

Лешка пожал плечами. Его забавляла моя реакция, он даже позу не поменял, только улыбался.

– Саша, ты с кем говоришь? – спросила мама, входя в комнату.

– Ни с кем, – и я, прервавшись на полуслове, зашла обратно в дом.

– Собирайся, ты же, кажется, хотела на дачу, – напомнила мама, разбирая кладовку в поисках корзины. – Ох, я ж ее на даче оставила. Ну там тогда и заберешь.

– Да, мам, – пообещала я. Не спешить теперь было делом принципа. Я не желала уступать Лешке. Если сказала, что выйду в девять, так и должно было получиться. Чтобы знал, что нельзя мной управлять по своему усмотрению. Если он хочет взять меня измором, у него ничего не получится, решила я гордо.

Синий вязаный мамой джемпер, который, по ее словам, подходил моим глазам, классические синие джинсы, черные практичные носки. Я собиралась долго быть на улице, а в конце сентября уже не так и тепло. Тем более если ехать на мотоцикле. Украшений я не носила, а на даче они тем более были ни к чему. Вместо модных начесов простая стрижка боб, этого хватало обеспечить здоровый и ухоженный вид моим густым и непослушным светлым волосам, немного выгоревшим на солнце летом. Я не особо следила за модой и вообще была за естественность, в отличие от Монтаны, которая сокрушалась постоянно по этому поводу и пыталась то и дело научить меня краситься или носить мини-юбки. Я протестовала и носила то, что мне нравится.

Пока я нарочито неторопливо собиралась, мы выяснили с мамой, какие дела я буду делать сегодня, а что они с отчимом сделают сами в следующее воскресенье. Каждые полчаса я выглядывала с балкона. Кент сидел на лавочке и не думал уходить. Я фыркала от его упрямства и снова скрывалась внутри. Наконец, мое терпение лопнуло (это произошло в половине девятого), и я позвала его завтракать.

– Нет, у тебя же мать дома, – отказался Кент.

– Ну и что? Она же тебя не съест. Ты же не будешь ходить целый день голодным? – с балкона было не очень удобно его уговаривать, но ради очищения совести я должна была это сделать.

– Нет, я здесь подожду, – он так и не поддался мне.

Надев куртку и ботинки, ровно в девять я вышла из подъезда. Лешка поднялся мне навстречу, обнял меня и поцеловал в щеку.

– Я же тебя предупреждала. Зачем ты сидел здесь три часа? – выговор не возымел никакого действия на Кента, он сел на мотоцикл, надел шлем и ждал теперь меня, слегка улыбаясь уголками глаз.

Я помолчала. Ругать его больше не имело смысла, да и зачем? Только настроение портить. Пора было ехать, поэтому я, наконец, надела шлем, предложенный Лешкой, забралась на мотоцикл позади него и обхватила его руками покрепче.

Кент тут же газанул, и скоро мы мчались по шоссе за город. Лешка уже знал, где находится моя дача, мы обсудили это еще вчера, пока он меня провожал. Тем более, что, как оказалось, у его семьи тоже имелся участок в нашем садовом товариществе.

По обоюдному согласию сначала мы заехали к нему на дачу. Дел у него там не было, просто Кент хотел показать мне, где иногда скрывался от родителей или отдыхал с друзьями.

Родители у него считались по нынешним меркам обеспеченной семьей. Отец занимался строительством, мать была стоматологом. В последние пару лет они занялись бизнесом, и, вроде, удачно. Но поскольку бизнес у них отнимал много времени, Лешка, лишенный родительского контроля, рано стал самостоятельным и даже подрабатывал иногда на стройке у отца. По вечерам они с Аликом и Киборгом ходили в качалку «таскать железо», как они это называли, или он зависал на тренировках в секции бокса. Дачей занимался тоже только он. Впрочем, занимался – это сильно сказано. Скорее, этот одноэтажный домик-пятистенок, добротно сложенный и увенчанный двускатной крышей, покрытой шифером, служил ему убежищем или берлогой. Летом он проводил здесь много времени – читал, развлекался с друзьями, ходил на реку купаться. Осенью берлога пустела до следующей весны, когда всё опять начиналось сначала.

Лешка оставил мотоцикл у забора, открыл калитку и пригласил:

– Входи!

Я вступила в его запретный мир с благоговением и огляделась.

В двух шагах от дома, подвязанный к двум яблоням, покачивался гамак. Возле крыльца вдоль стены дома была аккуратно сложена куча красного кирпича, накрытая сверху лентой из рубероида и прижатая еще парой кирпичей. На участке росло еще несколько плодовых деревьев – яблонь, слив, черешен – уже больших и крепких настолько, что на них можно было залезть при желании, чтобы достать урожай с верхних веток. По периметру забора колосилась малина, прерывающаяся кустами смородины. Огород посреди участка и между деревьями давно никто не копал, и его место заросло травой, которую Лешка периодически косил. В дальнем углу сада стоял нужник, небольшая баня и сарайчик для хозинвентаря.

Пока я осматривала участок, Лешка отпер дверь дома и позвал:

– Саш, иди сюда!

Я поднялась на крыльцо и оказалась в кухоньке, где на стульях и полу, даже на столе стояли банки с краской, ацетоном и кисточками, а у дальней стены располагалась деревянная лестница на чердак. В комнате было почище: светлые обои не первой свежести, репродукция картины Шишкина на стене в массивной раме, кровать, красный гобеленовый диван, деревянный платяной шкаф, сделанный еще, наверное, до революции, резной, запирающийся на ключ. На столе пара книжек, оставшихся с лета. Родители Лешки свезли сюда всю ненужную мебель, которую жалко выкинуть, но так же поступали и все другие люди, в этом не было ничего необычного.