В июньский день 1939 года по трапу парохода «Дейчланд» в Гамбурге сходил на берег высокий, слегка сутулый человек лет сорока. Это был Вильям Себольд, уроженец Германии и американский гражданин, работавший в последнее время чертежником авиационного завода «Консолидейтед Эркраф Компани» на тихоокеанском побережье. Мысли, занимавшие его в это жаркий и душный день, были самого приятного и невинного свойства. После длительного отсутствия он вернулся в Германию. Его привели сюда сентиментальные побуждения: хотелось посетить места своего детства и, быть может в последний раз, повидаться с матерью, с двумя братьями и сестрой, ныне подданными Третьей империи. Разумеется, у Вильяма Себольда, ожидавшего своей очереди в таможне на гамбургской пристани, и в мыслях не было, что сейчас поднимается занавес над драмой, центральную роль в которой суждено сыграть ему самому.

Кто-то дотронулся до его плеча. Себольд обернулся и увидел хмурое лицо. Человек показал значок гестапо. Себольд рассказывал потом, что в тот момент вся кровь вскипела в нем: он ненавидел гестапо и все связанное с ним. Вильям Себольд теперь был таким же настоящим американцем, как если бы родился где-нибудь в Индиане, а не в Мюльгейм-на-Руре.

Человек из гестапо сказал:

— Пойдемте со мной; нам хотелось бы побеседовать с вами.

Он говорил по-английски, как немец, который несколько лет прожил в Соединенных Штатах.

— Что это значит? — спросил Себольд по-немецки.

— Это простая формальность, — ответил гестаповец.

Себольд пожал плечами и последовал за ним к будке на другом конце пристани, очевидно, предназначенной для подобных случаев. В будке за маленьким некрашеным столом сидел человек с неприятным лицом; держался он прямо, с военной выправкой, и одет был в костюм из блестящей черной саржи. Он внимательно изучал небольшую табличку, которую достал из папки со стола; казалось, человек в черном не заметил вошедших.

Затем, даже не ответив на приветствие, он начал перечислять по-английски цифры продукции на заводе «Консолидейтед Эркрафт» в Калифорнии. Некоторые из этих данных, которые Себольд случайно знал, были абсолютно точны; его ужаснула и поразила мысль о том, какими путями эти секретные данные очутились здесь в гамбургском порту. То было первое подтверждение слухов о могуществе гиммлеровской организации. Закончив перечисление, агент гестапо спросил:

— Правильны ли эти данные, герр Себольд?

Себольд обернулся к человеку, который привел его с пристани.

— Так вот что у вас называется простой формальностью!— воскликнул он гневно.

— Берегитесь, герр Себольд,— сказал человек за столом. — Вы находитесь в Третьей империи. Вы обязаны оказывать почтение фюреру.

— Я американский гражданин, — резко ответил Себольд, — и не собираюсь выдавать секреты моей второй родины, которые могу быть использованы против нее.

— Я прошу только подтвердить эти цифры.

— Отказываюсь, — ответил Себольд. — А теперь могу идти?

Человек за столом поднял голову.

— Хорошо, — сказал он, — можете идти. Но вы еще вспомните об этом несчастном инциденте.

Себольд знал, что квартира, где жила его семья в Мюльтейм-на-Руре, невелика. Поэтому он остановился в отеле Хандельсхоф, а затем отправился повидаться с родными. Он не был в Германии уже пятнадцать лет. Все вокруг выглядело точь в точь, как в дни его детства, и в то же время нечто неопределенное, но явственно ощутимое меняло облик этого уютного маленького приречного городка. «Переменились люди», говорил себе приезжий, приближаясь к родному дому. Некоторые вели себя вызывающе, другие казались испуганными.

Встреча с родными прошла тепло и радостно. Но когда он упомянул об инциденте на гамбургской пристани, в комнате воцарилось молчание.

— Как, ты отказался дать гестапо сведения?! — спросил, наконец, один из братьев.

— Разумеется.

— Ну, дело плохо. Ты на всех нас накличешь беду. С гестапо шутки плохи.

Братья Себольда, работавшие на военных заводах, объяснили, что Третья империя готовится обороняться против агрессии США. Рузвельт, сообщили они, замышляет завоевать Германию с тех самых пор, как занял свой пост в 1932 году. Себольд спросил, откуда это известно. «Фюрер сказал»,— ответила сестра тоном, не допускающим возражений.

Родные Себольда не были, нацистами; но и они были заражены микробом нацизма, и когда Себольд попытался вправить им мозги и подверг сомнению лживые россказни геббельсовских пропагандистов, — молодые Себольды только смутились и были даже рассержены.

В первую же ночь, вернувшись в отель Хандельсхоф, усталый от переживаний, Себольд заметил, что кто-то шарил в его багаже. Но все осталось на месте. Видимо, какое-то учреждение Третьей империи — гестапо, по всей вероятности,— выполняло еще кое-какие «мелкие формальности». Себольд прилег, охваченный яростью. Хотелось сложить вещи и с ближайшим пароходом вернуться в Соединенные Штаты. Но Себольд, будучи человеком, склонным скорее повиноваться рассудку, чем чувствам, вскоре овладел собой и вернулся к первоначальному намерению — пробыть в Германии по крайней мере два месяца.