— Может, ты и права, — пожал плечами Джерри. — Мы сделаем всё, что будет зависеть от нас. Вообще, это всё звучит приятно, но не слишком убедительно. Я о том, что схема работает. У нас есть агентура, техническое оснащение и оружие, но мы лишились мозгового центра. Направляющей силы. Теперь мы как слепые котята будем тыкаться во все углы, потому что никто больше не укажет нам направление поисков.

— Люди не меняются, — усмехнулся Кристоф, обратившись к Браю. — Узнаёшь? Этот белокурый красавец-супермен на самом деле так и остался двоечником, который жаждет, чтоб ему указали, в какую сторону стрелять.

— Я разделяю его опасения, — чуть улыбнувшись, признался Брай.

— Мой драгоценный Глостер, как говаривал Фарги, вы сами не знаете, на что способны. Не хочу повторять избитые фразы, но время вашего ученичества закончилось. Падающей Звезды уже нет, но есть вы, и есть ваше дело, которое вы делали вместе, а теперь будете делать без него. Я понятно выражаюсь?

Брай кивнул.

— Ну, а на первое время, Звёздные Боги послали вам нас, — добавила я без улыбки. — И мы должны помочь друг другу. У нас общие цели: узнать причину гибели нашего друга, завершить его миссию и восстановить работоспособность вашей группы на прежнем уровне.

— Если это возможно… — пробормотал Джон себе под нос.

— Люди, действительно, не меняются, — согласился Брай, взглянув на Кристофа. — С чего начнём?

— Пойдём в аппаратную и обрисуем ребятам общую обстановку, — проговорил Джерри, но Кристоф покачал головой.

— Ты опять за прежнее. Фактическую сторону дела оставим на потом. Нам нужно сперва узнать, что было на душе у Фарги последнее время.

— В студию, — Джон поднялся. — Веди нас, благородный Глостер! В этой мешанине красок и эмоций лучше тебя разбирался только сам Фарги.

— Точно, — ухмыльнулся Джерри и доверительно сообщил: — Наш милый Глостер и сам иногда берётся за кисть. Никто об этом не знает, но кое-что из того, что Фарги делал на заказ, на самом деле нарисовано им.

— Он терпеть не мог работать по заданию, — пояснил Брай, направляясь к двери. — А я неплохо освоил его манеру. Кое-кто из местных ценителей был бы сильно разочарован, узнав правду о своих сокровищах в рамах.

— Фарги старался не отказывать, если ему давали заказы, — добавил Джон. — Это было частью его прикрытия. Но работать над этим, было для него чем-то вроде зубной боли. А Брая это, похоже, забавляет. Он у нас вообще шутник, только чувство юмора у него немного своеобразное.

Студия Фарги в этот час сама напоминала одну из его странных и светлых картин. Она размещалась в невысокой башне, увенчанной белым куполом, а внутри представляла собой большое круглое помещение, белые своды которого, сходившиеся в самой высокой точке, как в зените, чистотой и плавностью линий напоминали шедевры древнерусской архитектуры. Светильников здесь не было. Студия, как и все помещения дома, освещалась белыми панелями, покрывавшими стены, отчего казалось, что спокойный дневной свет пронизывает всё пространство зала. Днём в круглые окна наверху врывались упругие солнечные лучи, но сейчас в них заглядывало тёмное, чуть мерцающее множеством звёзд небо. И это соседство дневного света и звёздной ночи казалось прекрасным и слегка ирреальным, вполне в духе хозяина дома.

У стен стояло несколько больших удобных кресел, сидя в которых так приятно было созерцать картины, проецируемые на белом пластике стен. В центре студии на круглой площадке, куда вели три белых ступени, размещалось рабочее кресло, которое принимало конфигурацию, нужную хозяину и легко перемещалось вдоль необычного пульта, состоявшего из архивного и рабочего терминалов. Сейчас, когда компьютер был выключен, ничто здесь не напоминало мастерскую художника, и странно было думать, что в процессоре архивного терминала хранится огромная картинная галерея, включающая всё наследие уникального и весьма плодовитого художника. Но здесь было всё, все его полотна, наброски и зарисовки, которые в любой момент можно было воспроизвести и размножить в тысячах экземпляров без малейшего ущерба для изображения.

Наверно, это и было одной из причин того, что компьютерная эмоциональная живопись так долго не признавалась настоящим искусством, одним из аспектов которого считалось, как ни странно, обязательное наличие оригинала и копии. Тысячи и миллионы оригиналов словно снижали его ценность в глазах экспертов. К тому же отход от традиционного способа написания картины к, казалось бы, облегчённому методу использования фотографии и стереографии, а также проекций мыслеформ художника, низводил это направление живописи к обычному трюкачеству. Я ещё помнила выставки, которые проводились на Земле в самом начале развития этого направления. Как только не изощрялись бедные новаторы, создавая сложные композиции, используя причудливые цветовые решения, не доступные при рисовании другими способами, чтоб доказать своё право называться художниками. Они создавали обширные полотна, начинённые множеством тщательно выписанных деталей, находящихся в постоянном движении и несущих самостоятельные идеи. В конце концов, это начало называться жанром «лоскутного одеяла», но ничуть не улучшило положения авторов.

Фарги никогда не рвался в великие живописцы и «лоскутные одеяла», по его словам, вызывали у него резь в глазах и головную боль. Он всегда говорил: «Одна картина — одна идея, или даже одно настроение». Он рисовал мыслью, выводя на голоэкран мыслеобразы, рождавшиеся у него в мозгу, и тут же мыслью подправлял их. Но это был лишь набросок. Вслед за тем он подбирал цвета, смешивал и очищал их, добиваясь фантастической глубины и насыщенности. Я уверена, что на том же компьютере, и даже на лучшем, никто и никогда не смог бы добиться того же результата. Он работал по наитию, и нередко вдруг брался за карандаш или кисть, чтоб подчеркнуть и выделить черты, прописать детали и придать им объём и жизненную силу. Он первый включил в комплекс полотна микроволны, активирующие звуковые ассоциации, и его картины звучали странными мелодиями, которые пробуждались в душе зрителя. Были и записи его собственного сопровождения. К тому же нередко к мелодии он добавлял и слова, которые произносил голосом, похожим на флейту. Его не волновало то, что «так не принято», однако, не навязывал своего мнения, и потому его сопровождение включалось по желанию. Но я всегда слушала его.