Эксперты переводили фунты, доллары, западногерманские марки, японские иены, французские франки, в которых хоть однажды оценивалась коллекция, по официальному курсу на рубли, и сумма получалась астрономическая, что-то около ста пятидесяти тысяч, превышая даже цену, названную анонимщиками. И эта, гипнотизирующая любого советского человека, живущего на зарплату, цифра витала в стенах обкома задолго до начала бюро – она определила тон и настроение его. Наверное, слух опережает скорость света, обрастая деталями или, наоборот, теряя их, и уже скоро не говорили, что коллекция керамики оценивается экспертами примерно в сто пятьдесят тысяч, а говорили, что областной прокурор собрал сто пятьдесят тысяч или просто называли эту потрясающую цифру, увязывая всяк на свой лад с его фамилией такие большие деньги. Но все эти слухи распространялись и ширились после бюро, на котором и решилась судьба Амирхана Даутовича.

Конечно, и до обкома его члены знали и о заключении комиссии полковника Иргашева, и о выводах проверяющих из Ташкента. Комиссия из Ташкента ещё отметила, что иметь в домашнем саду «музей под открытым небом» для такого должностного лица, как областной прокурор, – вызывающая нескромность, и партийная, и должностная.

Однако, обшарив чуть ли не все углы коттеджа, комиссия даже мельком не упомянула о спартанской скромности жилья областного прокурора, где не было ни одной вещи, которые принято называть предметами роскоши.

Членом бюро обкома оказался и один из младших братьев Суюна Бекходжаева, из тех, что носили другую фамилию. Он не стал выступать первым, но, видя, что собравшиеся не вполне разделяют выводы двух комиссий, взял слово.

– Я бы хотел, чтобы меня поняли правильно. Мне совсем не просто сказать слова правды человеку, перенёсшему такое большое горе, потерю жены, и едва оправившемуся после двух тяжёлых инфарктов, но долг коммуниста обязывает к этому. Я тоже, можно сказать, косвенно соприкоснулся с бедой товарища Азларханова: убийца-маньяк, так быстро пойманный и сурово наказанный органами правосудия, угрожал жизни моего родственника, студента, будущего коллеги нашего прокурора. Поверьте, если он не пострадал физически, то психологическую травму он получил на всю жизнь, я знаю это точно. Так что мне, больше чем кому-либо, понятна беда товарища Азларханова. Беда неожиданно высветила и другое, но я убеждён, даже не случись беды, рано или поздно ситуация с частной коллекцией в доме областного прокурора выплыла бы наружу. И тут мы подходим к сути дела. Я хочу сказать о корысти, какие личины она может принимать. Если раньше на бюро мы обсуждали людей, наживших неправедным путём дома, машины, дачи, ковры, хрусталь, сегодня мы сталкиваемся с более изощрённой формой стяжательства. Меня поразила оценка уважаемых и авторитетных экспертов из столицы – сто пятьдесят тысяч! А в такую астрономическую цифру оценивается собранная семьёй Азлархановых редкая керамика нашего края. На такую сумму у нас не тянул ещё ни один хапуга.

Я не знаю всех методов, посредством которых собрана коллекция, и не хочу знать, копаться в грязи, но, например, изъятие святых для мусульман реликвий Балан-мечети из Сардобы не разделяю даже я, убеждённый атеист. Этот факт дискредитирует товарища Азларханова и как коммуниста, и как должностное лицо. Это большой политический вопрос, и, я думаю, бюро обкома даст принципиальную оценку такому поступку.

Но вернусь к корысти. Она шла под руку с неуёмным тщеславием жены товарища Азларханова, и в лучах этой славы, как я знаю, любил покрасоваться и сам товарищ прокурор. Партийной нескромностью я считаю и то, что он дважды сопровождал жену в её зарубежных поездках. Сегодня, когда была названа сумма в сто пятьдесят тысяч, я понял, наконец, объяснил для себя её действительно неуёмную энергию, подвижничество. Убеждён, ею двигали только тщеславие и корысть – это отчасти и привело её к гибели…

Прокурор, хладнокровно выслушавший всех выступающих, неожиданно вскочил с места.

– Прекратите свои подлые измышления, товарищ Бекходжаев, и не касайтесь грязными руками имени моей жены, иначе я… – Амирхан Даутович, как тогда, в день задержания преступников, вышел из-за стола и, не помня себя, угрожающе двинулся на Бекходжаева.

Такое на бюро обкома случилось впервые, и дядя Анвара Бекходжаева взвизгнул от страха точно так же, как некогда племянник. Прокурора под руки вывели из кабинета секретаря обкома, где проходило бюро, и заседание закончилось уже без него.

Бюро обкома началось во второй половине дня; когда Амирхан Даутович покинул приёмную, рабочий день в старинном особняке давно закончился, и он брёл по пустым, гулким коридорам, спускался по устланной коврами лестнице, не встречая ни единого человека. Между вторым и третьим этажом у Амирхана Даутовича снова прихватило сердце, и он, присев прямо на ступеньке лестницы, принял нитроглицерин. Нашёл в себе силы подняться только потому, что чувствовал – заседание бюро вот-вот закончится, а он не хотел, чтобы его видели в таком жалком состоянии, – ни друзья, ни враги. Осторожно, держась за широкие, отполированные временем перила мраморной лестницы, прокурор спустился вниз.

Уже сгущались весенние сумерки, и в воздухе заметно посвежело – Амирхан Даутович даже поёжился, но, наверное, знобило его не от холода. Он не спеша пересёк нарядную площадь перед обкомом и направился к стоянке служебного транспорта. Несмотря на поздний час, машин на стоянке оказалось много. Обычно, когда прокурор ещё пересекал площадь, его машина уже выруливала навстречу, но на этот раз «Волга» не спешила к нему, и Амирхан Даутович подумал, что его шофёр заговорился с коллегами. Подойдя ближе, он не увидел своей машины и стоял некоторое время в растерянности, заметив, как из других машин наблюдают за ним. Он уже хотел повернуть назад, как из «Волги», крайней в ряду, вышел пожилой шофёр и направился к нему. Прокурор узнал Усмана-ака – несколько лет назад тот возил его. Усман-ака подошёл к Амирхану Даутовичу, поздоровался и, жестом пригласив к машине, не скрывая смущения, сказал:

– Бежал как крыса с тонущего корабля. Пронюхал где-то, что Азларханов уже не областной прокурор и у вас крупные неприятности, и уехал, как только ушли на бюро… Такая нынче молодёжь пошла практичная, а небось у вас характеристику в институт подписывал, заочник… – И Усман-ака от злости сплюнул.

Амирхан Даутович, поблагодарив старого шофёра, от его услуг отказался и отправился домой пешком – пройтись ему не мешало.

Была суббота, последняя суббота апреля, и на улицах большого города вечерняя жизнь вступала в свои права, люди шли в кино, в парки, просто гуляли. Многие раскланивались с Амирханом Даутовичем, оборачивались ему вслед: после смерти Ларисы Павловны вряд ли в городе был человек, не знавший его историю. Не знали они только о сегодняшнем бюро обкома, о выводах которого Амирхан Даутович догадывался ещё до заседания. Особых иллюзий он не строил: после ночного звонка прокурора республики понял, что Бекходжаевы обложили его основательно, после таких обвинений едва ли кого оставили бы на столь ответственном посту.