— Да, мне рассказывали про то страшное время, — ответила я.

Женщина полюбопытствовала, иммигрировала ли я в Америку со всей своей семьей.

Я подумала о своем брате Мейсоне. Он первым отправился за океан, помог мне здесь устроиться. Теперь он живет где-то в Канаде, с женщиной, в которую влюбился.

— Нет. Я одна.

— Одна? — изумилась моя попутчица. — Очень храбрый поступок. Вы ведь еще такая молоденькая!

Я улыбнулась: в иные дни мне казалось, будто я уже прожила несколько жизней, а в иные — будто и не жила вовсе, еще только жду, когда начнется моя жизнь. Или возобновится.

— Мне двадцать лет, — ответила я. — Почти двадцать один.

— У вас красивые скулы. И чудесные черные волосы, — продолжала женщина. — Я и не знала, что ирландцы бывают темноволосые. Думала, они все рыжие или белокурые.

А потом она поинтересовалась, что заставило меня отправиться из Нью-Йорка в Сан-Франциско.

Причин было много. Я назвала самую понятную:

— Замуж выхожу.

Моя попутчица меня поздравила и спросила, как зовут моего будущего мужа. А я вдруг осознала: мне страсть как хочется услышать подтверждение, что я предпринимаю вполне разумный, логичный шаг, учитывая, сколь суров и непредсказуем нынешний мир.

— Мистер Мартин Хокинг. Хотите взглянуть на его фото?

Женщина кивнула с улыбкой.

Я достала из сумочки фотографию Мартина, которую он прислал мне по почте. На нем костюм-тройка в тонкую полоску; волнистые волосы напомажены; аккуратно подстриженные усы частично прикрывают губы. Немигающий взгляд лучится обаянием, в котором я тонула всякий раз, когда брала снимок в руки. Фотографию я получила менее двух недель назад, но знала каждую черточку.

— Красавчик, ничего не скажешь! — воскликнула женщина. — А глаза какие поразительные. Будто смотрят прямо в душу.

— Он… он вдовец, недавно переселился в Сан-Франциско из Лос-Анджелеса. У него маленькая дочка, Кэтрин. Он зовет ее Кэт. Ей еще только пять лет. Мать девочки умерла от чахотки, так что ей несладко приходится.

— Надо же, какое горе! А вы такая умница, берете на себя роль одновременно матери и жены. — Женщина ласково накрыла мою руку своей ладонью, выражая изумление, сочувствие и, может быть, даже восхищение. А потом, пожелав мне всяческого счастья, встала и пошла искать проводника, чтобы попросить у него чашку чая.

Мне хотелось, чтобы моя попутчица поинтересовалась, как я познакомилась с Мартином, и затем оценить ее реакцию на мой ответ. Но та, вернувшись с чаем, больше ни о чем спрашивать не стала. Пока она ходила к проводнику, я думала, какое объяснение ей дам. Теперь, по приближении к пристани, я вновь вытащила из сумочки фото Мартина и напомнила себе свой придуманный ответ.

«Я еще с ним не знакома, — сказала бы я той женщине. — Я откликнулась на его объявление в газете. Он написал, что ищет для себя жену и мать — для его маленькой дочери. Он не хочет, чтобы это была женщина из Сан-Франциско. Предпочитает, чтобы это был кто-то с востока, откуда он сам родом. Кто-то, кто не ждет от него ухаживаний. Кто-то, кто готов без всякой помпы занять место его покойной супруги. Я написала ему, что вполне обойдусь без ухаживаний. Меня устраивает то, что он предлагает, — хороший, уютный дом, мужчина, о котором я буду заботиться, ребенок, нуждающийся в любви».

Женщина наверняка вытаращила бы глаза, возможно, спросила бы:

«Но… а что, если брак с ним не принесет вам счастья? Что, если он будет плохо относиться к вам?»

И я ответила бы, что перед отъездом очень много размышляла об этом в своем съемном жилище, где по коридорам бегают крысы, орут маленькие дети, мужчины свои печали заливают спиртным, а женщины завывают, сетуя на горькую долю. Размышляла под грохот, доносившийся из комнаты этажом выше, где вечно дралась жившая там парочка. Размышляла под грохот, доносившийся из комнаты этажом ниже, где другая парочка постоянно предавалась любовным утехам. Размышляла, пока у меня сводило живот от голода и зуб на зуб не попадал от сырости и холода.

«Хуже этого ничего быть не может, — сказала бы я. — И потом, разве он похож на человека, который станет измываться над другими?»

Я смотрю на фотопортрет Мартина. По мне, так внешне он — само совершенство.

Попыталась бы моя попутчица отговорить меня от этого замужества? Может, да. Может, нет. Половина моих соседок по комнате считали, что я рехнулась; остальные завидовали, сожалели, что не наткнулись на объявление Мартина прежде меня. Мама не знает, что я намерена сделать, когда сойду с парома, и я уведомлю ее уже после того, как брак будет зарегистрирован.

Даже когда я ей наконец-то расскажу про жуткие трущобы, где мне приходилось влачить жалкое существование, мама все равно спросит, как я могла решиться выйти замуж за первого встречного. Не такую цель я перед собой ставила, уезжая из Ирландии в Америку. Не о том она мечтала для меня, помогая укладывать вещи в мой единственный саквояж. Я подготовила ответ и на этот вопрос. И уже начала писать письмо, которое отправлю маме.

«Яхочуиметьсвойдом, — изложила я главную причину в общих чертах на тот случай, если мое письмо прочтет кто-то еще, — например, один из двух моих старших братьев, которые по-прежнему живут в Ирландии, — чтобы они тоже это поняли. — Я хочу иметь то, что у меня было в детстве. Теплое жилище, чистая одежда, продукты в кладовой. Я хочу петь колыбельные, чинить порванные детские штанишки, варить варенье, печь пирожки, готовить горячее какао, как это делала ты. И хочу, чтобы мне было для кого стараться. Просто хочу иметь то, что некогда было у тебя».