— Я могу идти, — убеждает меня Белинда, услышав, как я вслух сетую, что женщине, которая совсем недавно разрешилась от бремени, немыслимо преодолеть пешком столь длинный путь.

— Ты только что родила! — восклицаю я. — Нам нужна конная повозка.

Но лошадей не достать. Я это точно знаю. Тех, что выжили, используют для более важных целей, нежели транспортировка женщин и детей к паромам. Можно было бы нанять автомобиль, но только богатые могут заплатить цену, которую заламывают за свои услуги их непорядочные владельцы. На одном автомобиле, что стоит возле парка, висит объявление, в котором сказано, что водитель готов любого вывезти из города за баснословную цену в пятьдесят долларов. Я слышала, что высоко взметнулись цены не только на транспорт. За пределами лагеря беженцев хлеб продают по цене один доллар за булку.

— Я смогу, — настаивает Белинда. — Мы пойдем медленно. Я смогу. Софи, прошу тебя! Я хочу домой.

Слово «домой» в устах Белинды звучит так же, как у тех из нас, для кого дом — это нечто большее, чем адрес проживания. Белинда совершает путешествие, мы обе с ней странствуем, причем не только последние пять дней. Странствуем с тех пор, как познакомились с Мартином Хокингом и он изменил ее и мою жизнь. Теперь она просто хочет вернуться домой.

Я рада, что у Белинды есть дом, куда она может возвратиться после своей умопомрачительной одиссеи. И я ей по-доброму завидую.

Мы просим, чтобы нам выдали пропуска — единственный способ получить законную возможность выйти на улицы разрушенного города, — и пускаемся в путь вместе с тысячами других беженцев, направляясь на восток, к заливу. Десятки тысяч остаются в парке. Нам есть куда податься, а бессчетному множеству людей просто некуда идти.

Я несу саквояж с одеждой Кэт, сейфом, который пока так и не сумела открыть, и документами, свидетельствующими о том, кем является — или являлся — Мартин Хокинг. Кэт несет сумку из наволочки с пеленками и детскими одеяльцами. Белинда несет Сару. Нас предупредили, что в городе пить воду небезопасно, и каждому выдали по банке консервированного молока, чтобы не умереть от жажды, пока мы не доберемся до паромного вокзала.

Первые две мили бредем в молчании, словно готовимся к тому, что предстанет нашим взорам, когда мы будем идти через Ван-Несс. От едкого дыма и летающего пепла жжет в горле и в глазах, но пока мы не встречаем пепелищ, оставленных пожаром. Пока. Взорванные здания на восточной стороне проспекта Ван-Несс помешали огню распространиться на запад, и сейчас мы видим только разрушения от землетрясения. Упавшие дымовые трубы, покосившиеся стены, разломы на улице. Мы идем мимо людей, чьи дома уцелели. Они просят у нас еду. Не хотят бросать свои жилища без присмотра и идти в переполненные лагеря беженцев — в парк «Золотые ворота» или на военную базу Президио, где имеется продовольствие. К сожалению, помочь мы им не можем: продуктов у нас с собой нет.

Не торопясь, часа через полтора мы достигаем проспекта Ван-Несс. Вся его восточная сторона представляет собой черно-серые дымящиеся руины и кучи булыжников. Пересекаем Ван-Несс, входим в зону пожаров и пробираемся к Маркет-стрит. По пути минуем Полк-стрит — черную ленту развалин. На мгновение я представляю переломанного Мартина, истекающего кровью на кухне. Он объят пламенем, уносящим его в преисподнюю, где ему самое место. Глаза его открыты, и мне неясно, живой он или мертвый. И я не хочу знать. Не хочу, и все. Возможно, он все-таки выбрался из горящего дома. Может быть. Если я захочу это выяснить, придется чуть позже вернуться к тому, что осталось от нашего дома. Но думать об этом я не могу. Не сейчас. Не сегодня.

Мы идем мимо руин некогда массивного здания муниципалитета. То, что не разломало землетрясение, пожрал огонь. Купол все еще на месте, но он абсолютно бесполезен — завис в воздухе на фоне низкого серого неба. От Павильона механики, где Сара родилась всего три дня назад, не осталось и следа. Это было деревянное сооружение, и о его существовании теперь напоминают только зола и сажа. Мы минуем кучи еще горячих кирпичей и покореженного железа, а также почерневшие остовы зданий, построенных из более прочных материалов, нежели дерево. Мимо едут автомобили, на которых развеваются флаги Красного Креста; на передних сиденьях — вооруженные солдаты. Вдалеке, по левую сторону от нас, должен находиться Китайский квартал, но его там нет. Исчез. Стерт с лица Сан-Франциско, будто его никогда и не было.

Впереди, у начала Маркет-стрит, вырастает силуэт высокого здания паромного вокзала. Меня изумляет, что оно еще стоит. Моряки спасли от пожара район порта, и это значит, что причалы могут быть использованы не только для эвакуации беженцев, но и для швартовки кораблей, доставляющих все необходимое для оказания помощи пострадавшему городу. С тех пор как мы пересекли проспект Ван-Несс, я впервые наблюдаю признаки жизни. Башня паромного вокзала с часами, окутанная дымным маревом, словно указывает нам путь к свободе.

Я держусь за эту мысль, пока мы добираемся до паромов и ждем, ждем и ждем, когда подойдет наша очередь и мы поднимемся на судно.

Наконец мы на палубе парома, такого же, какой привез меня к Мартину чуть больше года назад. Судно отчаливает. Я поворачиваюсь лицом к городу. Смотрю на широкие открытые поля пепла, простирающиеся за прочными кирпичными и каменными остовами. На всех этих пустых пространствах еще недавно кипела жизнь. Все, что там стояло, исчезло. Уничтожено. Но их место займет что-то другое. Наверняка.