Повесть «Зимний день начала новой жизни» об одном дне из жизни московского студента — мечтателя и философа. В окружающей действительности его тяготит буквально всё — от домогательств комендантши общежития и нудной учёбы до криминальных занятий соседей. Особенно же беспокоят ужасные крысы, которые преследуют героя повсюду... по крайней мере, он в этом уверен. Попытка начать новую жизнь оборачивается встречей с очаровательной девушкой, которая, впрочем, вскоре оказывается представительницей первой древнейшей профессии. С этого момента события окончательно приобретают авантюрно-криминальный характер, ведущий к предсказуемой развязке. Автор искусно владеет прихотливым, несколько вычурным языком, создаёт запоминающиеся образы и дозированно разбавляет повествование мрачноватым юмором. Повесть «Мемуары срочной службы» в иной форме и на ином — армейском — материале поднимает тему нивелировки, порабощения личности. После публикации первых рассказов об армии, общее собрание части, где служил автор, направило в Главное политуправление СА и ВМФ документ, в котором Терехов характеризовался как "игнорирующий требования командиров и общественную необходимость". Критики придерживаются иного мнения: "Главное преимущество его прозы - глубокое проникновение в суть привычных явлений при внешней легкости, ажурности стиля, трепетном внимании к любой детали".
Annotation
Повесть «Зимний день начала новой жизни» об одном дне из жизни московского студента — мечтателя и философа. В окружающей действительности его тяготит буквально всё — от домогательств комендантши общежития и нудной учёбы до криминальных занятий соседей. Особенно же беспокоят ужасные крысы, которые преследуют героя повсюду... по крайней мере, он в этом уверен. Попытка начать новую жизнь оборачивается встречей с очаровательной девушкой, которая, впрочем, вскоре оказывается представительницей первой древнейшей профессии. С этого момента события окончательно приобретают авантюрно-криминальный характер, ведущий к предсказуемой развязке. Автор искусно владеет прихотливым, несколько вычурным языком, создаёт запоминающиеся образы и дозированно разбавляет повествование мрачноватым юмором. Повесть «Мемуары срочной службы» в иной форме и на ином — армейском — материале поднимает тему нивелировки, порабощения личности. После публикации первых рассказов об армии, общее собрание части, где служил автор, направило в Главное политуправление СА и ВМФ документ, в котором Терехов характеризовался как "игнорирующий требования командиров и общественную необходимость". Критики придерживаются иного мнения: "Главное преимущество его прозы - глубокое проникновение в суть привычных явлений при внешней легкости, ажурности стиля, трепетном внимании к любой детали".
Зимний день начала новой жизни
Мемуары срочной службы
Рота
Дурачок
Дембель в опасности
Зашивон рядового Козлова
В вагоне
Судьба ефрейтора Раскольникова
Без тебя
Генерал
Караул. Жизнь прекрасна
Пятки
Зёма
Александр Терехов
ОКРАИНА ПУСТЫНИ
Сборник
Зимний день начала новой жизни
От окна тянуло осторожной, процеженной рамами стужей, и он чувствовал ветер легким немением руки, вздрагиваньем стекла, и он хотел убрать руку под одеяло, но засыпал; и опять поднимался из сна, вынесенный мягкой водою на отмель, — в несколько дыханий умещалось мотание задубевшей в жесть половой тряпки на балконной веревке, шершавой от инея, волнистое провисание штор и рука, немеющая рука.
Руку, нужно убрать руку — он выдыхал это, отталкиваясь от смерти, приближаемой будильником, несъедобным вкусом зубного порошка, пуговицами и петлями, шнурками, бантиками, скрежетом дворницкой лопаты, шагами, извилистой очередью в столовой и хрипом простуженной кассы, и полнейшей памятью о себе и всех и всем, —и он выдыхал, будто гасил этим больничный свет мертвой зимы и настойчивый ветер, бинтующий нечувствительную руку — не надо пока…
Он вздрогнул вдруг, когда в ванной с костяным треском посыпались в раковину зубные щетки, мучительно задергался кран, пытаясь прокашлять комок в своем длинном заржавленном горле, и, наконец, прорвался ровный, нарастающий шелест воды.
Окно загородила уборщица — он увидел шалашик платка и мятый подол синего халата, и ему сделалось стыдно, как всякому, застигнутому чужими во сне, с мокрым пятнышком на наволочке, в детском малодушии жалкой позы, и в нищей мольбе изогнутой рукой.
— Вот как запишу твою фамилию, — обещала уборщица, оглядывая углы. — Эх, ты.
Он проснулся на фамилии, но захотел выдохнуть и ее:
— Грачев, — и стал облизывать зачерствевшие, нерастягивающиеся губы, сглатывая немоту.
— Ведь написано! Рус-с-ским языком! — кричали из ванны, усилив воду — струя вдарила прямо в спусковую горловину с победно яростным клекотом, — Написали: с ванны все вынесть! Шестого травим тараканов! С утра! Хоть трусы с батареи поснимали б ! Ладно араб какой, а то — русские ребята. Такой гадюшник! Тараканы эскадронами ходят! Дусь, не буди, ну его в задницу, Дуся, помрет — авось умнее будет…
Уборщица пропала из комнаты, освободив серый оконный простор с дерганиями тряпки на балконной веревке, уже слабыми, погрузневшими, как последние судороги повешенного. Грачев выдохнул еще, отпуская голову в белую трясину с клеймом прачечной, едва успев втащить в пододеяльный жар страдалицу руку и налечь на нее и придавить, греться, греть, не видеть, как уборщица, приложив ухо к паркету, как беглец, выслушивающий топот погони, превратив свое тело в основанье для Медного всадника, запускает дряблую ладонь под кровать, выуживая с коротким, неприятно стеклянным стуком бутылки — его сберкнижку.
Она была потом еще раз, на вдохе: стояла, отдыхающе поводя головой после многоэтапного вставания, и платок ее съехал на затылок, и Грачев видел пыльные, как свалявшийся тополиный пух, волосы, зачесанные к ушам туда и сюда, оставившие посреди широкий, непристойно исподнего цвета пробор.
— Скока бутылок… — она держала их на отлете, схватив за горловины, как гроздь убитых птиц, в ванной качали насос, он скрипел, и коротко пшикала смерть насекомых. — Я точно запишу фамилию. И коменданту. Живо полетишь из общаги. Пинком под зад. А то: выжрут и спят. Выжрут — И — Спят.
— Грачев, — и он опять оттолкнул выдохом ждущую его жизнь и смерть, вместе с рыжей пылью, поползшей занавесом от бутылок, и вонью тараканьсй отравы.
А потом что-то застряло между подрагивающих ресниц и шевелилось, барахталось, как муха в стакане, — он проснулся, раскрыв глаза, — это был таракан, он полз по прыщавой пустыне обесцвеченной холодным бликом стены, медленно, наверное, слабея, но пытаясь быть повыше, прежде чем сорваться. Надо было вставать. Надо вставать.
В столовой Грачев ел, согнувшись к борщу.