Но гармонию на лице этого экземпляра напрочь разламывает странный изъян: его глаза. Они приковывают внимание, заставляют смотреть в них помимо воли, меняют цвет с прозрачного на невозможный, утягивают мысли в хаос, вгоняют в дрожь, оставаясь при этом бездонными и чистыми.

Я хватаю ртом воздух.

Мелкий отводит взгляд и тянется к карману.

Неловко. Очень приятно: я — Лика, мастер неловких ситуаций. Он это заметил? Тогда мне все же придется его убить. Или для начала побить.

Он долго шарит в карманах, постукивает по ним, извлекает на свет божий сигареты, прикуривает одну и протягивает мне:

— Держи. Трубка мира. Раскурим, и ты больше не будешь на меня нападать.

Он выжидательно и хитро на меня смотрит. В голову приходит странная, будто чужая, мысль, что примерно так бы выглядел ангел, упавший с неба прямиком в наш совковый загибающийся городишко. Разве на такого у меня поднялась бы рука?..

Трясу головой.

— Черт с тобой, давай! — Забираю сигарету и затягиваюсь, признавая полное поражение. — Ну, и отчего ты тут херней страдаешь в полтретьего ночи?

— А, это… Пришел поздновато, все уже в отключке, а сердце просит песен, — мечтательно лыбится мелкий, перенимая у меня «трубку мира».

— Ну так валяй, подпою… — Устраиваюсь поудобнее, прислоняюсь спиной к грязному кафелю и далеко вперед вытягиваю ноги. В такие дни, как сегодняшний, жизнь моя летит кувырком, потому что я намеренно позволяю себе ослабить контроль над ситуацией. Сейчас вот попоем немного с этим дурачком, тогда, глядишь, я с ума не сойду и никого завтра не покусаю.

Мелкий засранец притягивает за гриф гитару, бренчит вступление и запевает:

— Плюшевый мишутка шел по лесу…[2]

Я подхватываю слова про отважного и упрямого мишутку, который лез на небо прямо по сосне, грозно рычал и грозил ему прутиком, шел войною прямо на Берлин, смело ломая перед собой каждый мостик…

Мне всегда казалось, что песенка эта про меня, оттого еще удивительнее тот факт, что мелкий выбрал именно ее.

Парнишка весьма стройно поет и при этом сияет, словно сошла на него какая-то особенная благодать. Мне вдруг начинает казаться, что мы с ним одной крови, и это странное единение душ до чертиков пугает.

Покумекав над следующей песней, мелкий вдруг затягивает: «Луч солнца золотого…»[3]

Вот этой песни в его исполнении я уж точно не выдержу!

— Песня для того, чтобы девочек в кровать заманивать, и только! — отрезаю я, потому что его вид в эту самую секунду меня дико бесит. — Не может мужик на самом деле чувствовать так!

— Во дела… Откуда такая информация? — Мелкий в порыве азарта придвигается еще ближе.

— Оттуда! Все мужики — козлы! Я точно знаю! — Я пытаюсь казаться бывалой, но мелкий только загадочно улыбается.

— Какое избитое клише!..

Я копаюсь и копаюсь в памяти, но ничего остроумного там не находится.

— Тогда возрази мне неизбито… — бубню я.

— В мире есть по крайней мере трое мужчин, которые тебя всегда поддержат: Jack Daniels, John Jameson и Johnnie, мать его, Walker. Я точно знаю. — И он стреляет глазами в сторону колченогого кухонного стола, на котором высятся бутылки с дорогим пойлом, наверняка краденым из большого супермаркета неподалеку. — Напьемся? Расскажешь, что такого у тебя стряслось…

— Даже не думай! Ты мне не друг! И выпивка — тоже! — Я медленно встаю на ноги и плетусь обратно в зловонное тепло валяющихся вповалку тел. Лучше уж туда, чем выносить общество всяких идиотов.

— Не зарекайся! — смеется он мне вслед.

Глава 4

Светка валяется в моей кровати, и у нее еще хватает совести просить меня принести ей водички. Чего не сделаешь для этой обормотки? Превозмогая мутное, но стойкое желание забиться в какой-нибудь уголок и тихо умереть, вылезаю из-под одеяла.

Умываю в ванной виноватую опухшую рожу и смотрюсь в зеркало. На шее синяки. То-то она болит… Припоминаю схватку с мелким засранцем, приятненьким таким, но придурочным, и наш странный и спонтанный певческий дуэт. Вчера все пошло не по плану, а теперь у меня чувство, будто по душе наждачкой прошлись. Это Света — существо тупое, но доброе, всех впускает в свой ближний круг, а мне такого счастья позарез не нужно.

У меня трясется ливер, выбросить бы к чертям вчерашний вечер в мусорку и забыть.