— Не знаю, как еще объяснить тебе, как сильно я сожалею о той ночи, — говорит он. — Знаю, что тогда выпил слишком много, и тебе пришлось взять ответственность за меня. Но теперь я могу помочь!

Меня буквально переполняет ярость от его легкомысленного отношения к своим поступкам. Даже сейчас он не понимает ту ответственность, которая легла на нас из-за того, что он чуть не разрушил все, что нам принадлежит.

Шиплю сквозь зубы, чтобы напомнить о его грехах:

— Ты пустил пулю в грудь нашего отца. Думаешь, ты готов к ответственности? Рассказать нашим людям? Посмотреть, кто проголосует против? Кто придет за нами обоими за попытку замять это?

Он вздрагивает от резкости моего тона.

— Я не хотел, — оправдывается он.

Детская отговорка. Я устал покрывать его, рискуя своим положением и преданностью моих людей.

— Ты можешь хоть каждый вечер топить свое горе в выпивке, но именно я держу бизнес на плаву. Я спасал твою жалкую задницу. И ты еще спрашиваешь, почему мне противно твое присутствие? Думаешь, я несправедлив?

Он затихает, угрюмо бормочет:

— Я посмешище для всей семьи. Меня никто всерьез не воспринимает. Все считают меня избалованным ребенком.

— Потому что ты и ведешь себя именно так. Лучше пусть видят тебя таким, чем твою истинную сущность.

Все мои силы уходят на то, чтобы не наброситься на него и не придушить за эту наивность. Я вспоминаю ту ночь: звук выстрела, доносящийся из этого самого кабинета, и себя первым на месте происшествия. Дарио стоял над отцом с пистолетом в руках, затуманенный взгляд, полный неосознания того, что он только что натворил. Они поссорились из-за его пьянства и наркотиков.

Когда я подбежал, отец был уже мертв. Все, что последовало после, превратилось в хаос. Немногие знают правду. Остальные лишь подозревают. Мы с Дарио выдали это за сердечный приступ, и в ту же ночь я стал главой семьи Армани.

Меня вынудили преждевременно взять на себя эту роль, скрывая его грязную правду, чтобы нас обоих не убрали. Этот ублюдок ничуть не изменился. Топит своих демонов в киске, алкоголе и наркотиках.

— Ты не больше, чем обуза, — напоминаю я ему.

Он ошеломлен, но все-таки, сдерживая обиду, настаивает:

— А если я смогу доказать обратное?

Я усмехаюсь, раздраженный его отчаянной попыткой.

— Ты не сможешь изменить свою природу, Дарио. Сколько раз ты уже пытался и терпел неудачу? Я не позволю утянуть нашу фамилию за собой на дно. Запомни, Дарио, если ты еще раз облажаешься — отправишься обратно в Италию.

— Как будто это меньше похоже на тюрьму, — бросает он с жаром, — Когда меня запирают в этом особняке, а Иван все так же ходит за мной по пятам, словно я ребенок, за которым нужен глаз да глаз. Если, конечно, ты не находишься здесь вместо него, чтобы внимательно следить за каждым моим действием?

Он вскакивает с кресла, полыхая гневом.

— Ты должен быть благодарен за свою тюрьму, — я смотрю на него с холодной усмешкой, — За то, что у тебя есть столько денег, которые я для тебя заработал. И что тебе есть что тратить, вместо того чтобы гнить в могиле.

Он застывает на пороге, стиснув кулаки. Слова застревают у него на языке, прежде чем он решается выдавить:

— Я действительно когда-то равнялся на тебя.

— И наш отец когда-то был жив, — отвечаю я, едва сдерживая злую улыбку.

— Да пошел ты, Лука, — говорит он, глядя на меня с блеском злости и боли в глазах. Затем резко открывает дверь и выходит, хлопнув ею так, что стекла в окнах звенят.

Сжимаю зубы, ощущая, как ярость гудит внутри. Хорошо, что Лоренцо сообразил вовремя закрыть за собой дверь, оставив меня наедине со своим бешенством. Я залпом опрокидываю виски, чувствуя, как огненная горечь опаляет горло.

Все эти годы я только и делал, что доказывал свое право быть главой семьи, шаг за шагом поднимаясь по лестнице, где каждый шаг — как минное поле. А Дарио? Дарио продолжал наркоманить, устраивать вечеринки, как ни в чем не бывало. Он загнал меня в угол, заставив выбирать: либо покрывать его выходки и предавать те принципы, на которых мы выросли, либо сделать его примером для других. Верность семье — это святое, но куда делась моя верность в тот момент, когда умер мой отец?

Мне многое безразлично. Но этот вопрос по-прежнему кипит во мне, потому что правду могут раскрыть в любой момент, и потому я убедился, что страх передо мной настолько силен, что никто не решится даже заикнуться о правде.

Я достаю из кармана изящное колье Ары, которое умыкнул как трофей, и разглядываю крестик, висящий на цепочке. Ее я боюсь больше всех, потому что она — моя главная подозреваемая, единственная, кто способен воспользоваться моими секретами. И все равно не могу держаться от нее подальше.

С ней нужно было поступить, как со всеми остальными. Убить, а потом разбираться.

Но она как-то… зачаровала меня.

Я знаю, что она — тот самый хаос, заключенный в красивую оболочку.

Хаос, которым я, черт возьми, ежедневно наслаждаюсь, отпивая по глотку.