Иван Сергеевич поморщился.

– Во-первых, не под ручку. Тебя неверно информировали. Мы, действительно, сегодня по дороге на работу встретились со Светланой Викторовной. Мы с ней, к твоему сведению, соседи, так что это вполне укладывается в теорию вероятности.

– Как ловко у тебя всё получается. Даже математика на твоей стороне.

– Математика всегда на стороне здравого смысла.

– Даже так? Прекрасно. А по какой теории ты набился в провожатые Светлане Викторовне вечером двадцать восьмого?

– По теории порядочности. По той самой теории, по которой провожал домой всех дам, которых ты столь упорно навяливала мне.

– Чудесно. Случайно встретил, случайно проводил, случайно колечко перекочевало с ручки на ручку. Пой, соловушка, пой. И бороду, наверное, сбрил случайно?

– Пожалуй, что так.

– Ох, Иван, не слишком ли много случайностей? Я, как ты знаешь, не математик, а всего лишь историк, но насколько мне помнится, есть в математике и такой закон (или теория, тебе виднее), что когда происходит очень много случайностей, то это уже не случайность, а закономерность. Тебе не кажется?

– Ирина, мне давно ничего не кажется. И тебе советую выбросить из головы подобную чушь.

– Тебе всё чушь. И то, что я директор этой школы, а ты, мой ближайший родственник, разводишь в ней бардак! А я детям должна смотреть в глаза. И их родителям. И твоим коллегам. Это, по-твоему, чушь?

– Ирина, опомнись! На что ты намекаешь? Как тебе не стыдно? У женщины такое горе, а ты…

– Какое ещё горе?

– У неё муж погиб.

– Когда?

– Три месяца назад.

– И три месяца она носила колечко на правой руке. Не странно ли?

– Ирина!

– Откуда ты узнал об этом?

– Она сказала.

– Когда?

– Двадцать восьмого. Надеюсь, ты удовлетворена? Допрос окончен, я могу идти?

– Нет, Иван. Ещё не всё. Почему именно тебе она сказала об этом? Тоже случайно?

– Я так не думаю. Она знала о моём несчастье. Поэтому, когда Светлана Викторовна сочла себя в силах, она именно со мной поделилась своим горем. Ведь больному человеку легче понять другого больного человека.

– И ты столь великолепно всё понял, что, сломя голову, помчался сбривать бороду. А о том, что у неё двое маленьких детей, она тебе, случайно, не забыла рассказать?

– Не забыла. И о том, как трудно ей приходится сейчас, и как тяжело с жильём – ничего не забыла.

– Даже так. Эх, Ваня, Ваня. Светлана Викторовна – приятная женщина и человек она, кажется, неплохой, но – двое детей. Подумай, Иван, подумай. И если ещё не поздно…

– Ирина, – устало выдохнул Иван Сергеевич, – я говорю тебе русским языком: у нас со Светланой Викторовной ничего не было, нет и быть ничего не может. Хотя бы даже потому, что она не в моём вкусе.

– Вот как? Насколько мне известно, тебе всегда нравились женщины подобного типа.

– Мне нравились девушки в белом, а теперь я люблю в голубом. Сейчас меня привлекают здоровые, крепкие, грудастые бабы без комплексов, хорошо знающие, чего хотят получить от жизни в данную конкретную минуту. А Светлану Викторовну мне просто по-человечески жаль. Но при всём при том я не испытываю к ней ничего из того, чем напичканы бабьи книжонки, на которых вы помешались с недавних пор.

– Ох, Иван, не такая я дура, как ты думаешь. Видать и правда, кого господь захочет наказать, того лишает разума. Смотри, локти потом не кусай, не говори, что не предупреждали. Плохо ты нас, женщин, знаешь. Думаешь, Аннушка…

Иван Сергеевич саданул кулаком по столу.

– Оставь Аннушку в покое!

Ирина Николаевна с сожалением посмотрела на Ивана Сергеевича.

– Делайте, что хотите. Вы – взрослые люди, не мне вас учить. Единственная просьба: узаконьте, пожалуйста, свои отношения, чтобы больше никто не тыкал мне пальцем в глаза… Ты свободен.

Иван Сергеевич молча встал со стула, выразительно взглянул на Ирину Николаевну, энергично крутанул пальцем у виска.

– Ты явно перечитала любовных романов, – сказал он и вышел, смачно грохнув дверью.

«Господи, как они любят копаться в чужом нижнем белье. И было бы что. Такого слона раздуть неизвестно из чего. Что слона. Целого динозавра. И он хорош». Иван Сергеевич поморщился, стоя в раздумье у закрытых дверей директорского кабинета.

«Оскорбил Ирину, от души желающую ему добра. Пусть она явно перестраховалась в своих подозрениях, но со своей точки зрения абсолютно права. А с «грудастыми бабами» совсем некрасиво получилось».

Иван Сергеевич не кривил душой. Он действительно не испытывал к Светлане Викторовне ничего кроме жалости и острого чувства вины перед ней, её покойным мужем и детьми-сиротами. Точно таким же виноватым, хотя у него и не было для этого никаких оснований, чувствовал он себя перед двадцатью пятью миллионами русских – явных или потенциальных беженцев, – страдающих неизвестно за кого и за что. Но если тем двадцати пяти миллионам он, к сожалению, ничем не мог помочь, то для троих из них он хоть что-то мог сделать, потому и предложил им от чистого сердца свою помощь.