«Здесь мы с ним встретились…»

Я обернулась, пытаясь получше разглядеть. Краска на фасаде совсем облупилась за эти годы, местами проступала кирпичная кладка. Дом так и не отреставрировали… Я поняла, что никогда не отреставрируют, сколько бы лет ни прошло. Никогда ничего не поменяется в этом городе – хоть сто лет здесь проживи! Я отвернулась и хмуро уставилась в спинку переднего сидения. Нет. Все правильно: надо отсюда уезжать. Иначе и моя жизнь будет такой же, как этот несчастный облупившийся фасад.

Вечером я собрала небольшую сумку со своими нехитрыми пожитками. Представляя, как мы будем жить вдвоем с бабушкой Фридой, я улыбалась: она наверняка перед сном немного выпьет и опять начнет распевать свои смешные матерные песенки… Вот только теперь без гитары: ее я с собой не возьму – неудобно в дороге.

Но повидать бабушку мне было не суждено. Она скончалась накануне моего приезда. Телеграмма пришла за пару часов до вечернего поезда. Мы с матерью в замешательстве сидели в коридоре. У наших ног стояли собранные в дорогу сумки. После молчаливого разглядывания друг друга мы решили: все равно ехать. Так, с тяжелым сердцем я отправилась в город …sk, расстроенная тем, что новый виток своей жизни начинаю с такого трагического события.

В поезде я думала о бабушке, как она изредка приезжала к нам. Мы редко с ней виделись и не стали друг другу близкими людьми. Но бабушка была последней ниточкой, которая связывала меня с отцом. Теперь и она отправилась на небо. Мой невеселый вид привлек внимание соседки по плацкарту. Она предложила перекинуться в карты. Я равнодушно согласилась – заняться все равно нечем, а ехать всю ночь. К моему удивлению, соседка оказалась интересным собеседником. Она много где успела побывать и теперь, тасуя колоду, рассказывала о своих странствиях. Когда она услышала, что я еду до конечной станции, то есть в город …sk, она вдруг перестала раздавать. Изменившись в лице, она воскликнула:

– Я ненавижу этот город! Что он делает с людьми! Он сводит их с ума! – Она обреченно опустила голову и руки с картами. – Я давно уехала оттуда, но ничего не изменилось. Теперь я несу город …sk в себе – везде, куда бы я ни пошла. Он отравил меня. Пропитал до самого основания.

Она резко подалась вперед и посмотрела на меня безумными округлившимися глазами. Я невольно отстранилась. Моя попутчица продолжила свой рассказ. Оказалось, что пока она жила в городе …sk и училась там на медика, один ее однокурсник спился, другой повесился.

– Если решишься жить в этом городе – главное не спиться и не повеситься, – раздавая карты, мрачно резюмировала она. – Хотя лучше бы тебе вообще держаться от него подальше.

Я невесело улыбнулась. Ее слова тут же вылетели из моей головы.

Потом я приехала, и были похороны бабушки. Все организовали ее соседки, такие же одинокие старушки, как она сама. Одна из них передала мне ключи от ее комнаты.

Жилище покойной бабушки Фриды представляло собой небольшую комнатенку, с тесным закутком возле входной двери, в котором была установлена душевая кабина. Кухонная плита располагалась прямо в комнате, здесь же стояли холодильник, небольшой раскладной диванчик и буфет. Этим нехитрая меблировка ограничивалась. Я открыла дверцы буфета, и в нос мне ударил резкий запах специй – черного перца, кориандра, гвоздики – и каких-то лекарств, которыми за эти годы пропитались его стенки. На одной из полочек лежала сухая заплесневелая корка хлеба. Глядя на нее, я ощутила укоры совести. Бабушка никогда не жаловалась на свою судьбу – она всегда хохотала над ней, громко, заливисто, запрокинув голову. Еще умудрялась помогать нам с матерью. Но теперь я видела, как бедно, покинуто и одиноко она жила…

Буфет у бабушки выполнял сразу несколько функций. Шкафчики были вместилищем лекарственных пузырьков, круп, приправ и посуды. А на горизонтальной поверхности бабушка нарезала продукты для приготовления обеда, а также использовала ее в качестве письменного стола – об этом говорили чернильные следы.

Я раздвинула шторы и открыла окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух и выпустить воздух, запертый здесь на долгое время. И занялась уборкой. Пыль стояла до потолка, когда я выметала деревянный пол растрепанным старым веником. Целый ворох каких-то пожелтевших бумажек, записок, вырезок из газет – чужая прожитая жизнь – был вынесен вниз к мусорным бакам.

Уборку я закончила только поздно вечером. Усталая от трудов, разочарования и какой-то смутной неясной тревоги, я подошла к окошку. В темноте шелестела листва. Напротив дома, метрах в пяти, стояли в ряд несколько высоких деревьев.

***

По наследству от бабушки Фриды мне досталась эта крохотная комнатенка в старом, неуютном, словно на глазах рассыпающемся доме, который стоял в маленьком островке похожих лачуг, придавленных со всех сторон шумной жизнью высокомерного мегаполиса. Нас окружали новехонькие многоэтажки, модные стеклянные офисы. Они наступали со всех сторон, угрожая когда-нибудь нас раздавить. Тишина маленького дворика оставалась позади, как только ты сворачивал за угол: там по оживленной центральной магистрали вихрем мчались автомобили, по тротуарам текли нескончаемые потоки офисных работников. Даже не верилось, что посреди всего этого шума и толчеи есть такой тихий, богом забытый уголок.

На следующий день я вышла на «разведку»: на поиски продуктовых магазинов, больницы, аптеки – всего, что может понадобиться для самостоятельной взрослой жизни. Я шла мимо офисных зданий с прозрачными фасадами. Я поняла, что здесь, в этом городе, все любят находиться на виду, за стеклом, с гордостью демонстрируя себя всем, кто смотрит. В офисах свет горел даже днем, и сквозь стекла я видела сидящих в кабинетах людей. Мне показалось, что они с вызовом смотрят на меня сверху вниз и высокомерно улыбаются, словно говоря: «Мы-то сидим здесь, наверху, а где ты? Кто ты?» На этот раз я чувствовала себя неловко – совсем не так, как накануне. Мне почему-то вдруг стало стыдно за свою немодную и порядком поношенную одежду и за то, что я поселилась в таком бедном ветхом домишке.