— За эти три месяца, Александр Сергеевич, коммунисты провели беспощадную борьбу с дезорганизаторскими тенденциями, паникерством, благодушием. Труженики края сейчас проявляют исключительную дисциплинированность на производстве, бдительность на всех участках нашего хозяйства и, я бы сказал, трудовой героизм. — Говоривший выдержал паузу, словно собираясь с мыслями, и добавил с какой-то глубокой, идущей от души непоколебимостью: — Народ верит в победу и готов отдать для ускорения ее все! За эти месяцы население края собрало пять миллионов рублей на строительство звена боевых самолетов «Хабаровский комсомол», эшелон подарков воинам действующей армии. Но… — секретарь крайкома, казалось, глубоко задумался, прежде чем продолжить свою мысль. — Понимаете, Александр Сергеевич, традиции Дальневосточного фронта боевые! Вот и армия, на которую мы выпросили генерала Савельева — Краснознаменная. Но… недостаточно этого сейчас, чтобы я мог с уверенностью доложить ЦК, что тыл страны на востоке прикрыт надежно. Вот и командующий Дальневосточным фронтом, мне кажется, больше надеется на государство, чем на свой фронт…

— Кроме фронта, имеется еще Апрельский пакт о нейтралитете. Япония не может не считаться с ним, — возразил сидевший около Савельева тучный генерал-полковник.

— Тыл страны на востоке, генерал, может быть прикрыт сейчас не Апрельским пактом, — горячо, даже, как показалось Савельеву, осуждающе проговорил Щербаков. — Его Япония давно игнорирует. Наше правительство поручало послу в Токио узнать, будет ли Япония сохранять нейтралитет. Министр иностранных дел Мацуока уклонился от прямого ответа. Он сказал, что если нейтралитет не будет противоречить пакту трех держав, он будет действителен, если же он помешает дружбе с Германией и Италией… — Щербаков развел руками и отошел от окна.

— Это нужно понимать так: если Дальневосточный фронт не будет служить надежным прикрытием тыла страны — нейтралитет не помешает дружбе Японии с Германией, если ваш фронт будет непоколебим — будет мешать. Япония не переступит Рубикон за лаврами для Германии. Она надеется, что Германия подготовит эти лавры для нее. — Секретарь ЦК остановился около командующего Дальневосточным фронтом и Савельева. Генералы встали. — Вам хорошо известны боевые качества Квантунской армии, которая противостоит вашему фронту. Ее наступательный дух может быть умиротворен только ощутимым превосходством, если не количественным, то качественным. Готовьте свои войска к тому, чтобы они выдержали любой натиск. И, при необходимости — не отбиваться, а бить! На резервы Ставки не рассчитывайте — они нужны здесь. А от вас Государственный Комитет Обороны еще будет брать крепкие боевые Части.

Щербаков отошел к своему столу и, тяжело опершись на него руками, долго молчал. Потом тихо добавил:

— Будем брать! Под Москву!

* * *

В Хабаровск Георгий Владимирович добрался только на пятые сутки. Погода на всем пути не благоприятствовала полету, самолет бросало то вниз, то вверх. И сейчас, ступив на землю, генерал почувствовал, что его изрядно измотало. Но в то же время ощущал возвращение и бодрости и душевного удовлетворения окончанием утомительного пути и бездействия.

Совершенно неожиданно на аэродроме Георгия Владимировича встретил начальник штаба армии — рослый полковник с пышными «буденновскими» усами. Представившись, он взял у стоявшего за ним красноармейца брезентовый дождевик и, подавая Савельеву, хмуро проговорил:

— Третьи сутки такая слякоть.

Город встретил Георгия Владимировича неприветливо. С затянутого серой пеленой неба сыпал мокрый снег. Сырой ветер рябил разводья, тормошил оголенные деревья, повизгивал за машиной. Редкие прохожие, подняв воротники и перешагивая лужи, спешили укрыться от ненастья.

— Вы надолго намерены задержаться в Хабаровске? — спросил начальник штаба, когда машина, тяжело отдуваясь, выбралась на подъем к Комсомольской площади. — Я на всякий случай договорился в отделе сообщений штаба фронта, чтобы завтра дали нам автомотрису.

— Договоритесь, чтобы дали сегодня к вечеру, — отозвался Георгий Владимирович. — Причин задерживаться здесь у меня нет.

Все возникшие на первых порах вопросы Савельев успел обговорить с командующим фронтом еще в Москве и теперь торопился в армию.

Выехать они смогли только поздно вечером. Сразу за городом вдоль железной дороги с одной стороны встали бесконечные гряды курчавых сопок, с другой — терявшиеся в сумерках широкие пади. Постукивая на стыках рельс, автомотриса врезалась в густую темноту. Лишь по сторонам бешено плясали светлые пятна, словно отсвет фар на миг запутывался в густых ветвях придорожных деревьев.

Колеса отбивали частую монотонную дробь, от которой стучало в висках. Было холодно и неуютно.

Генерал-лейтенант Савельев поднял ворот бекеши и откинулся на спинку сиденья. Он думал о Москве такой, какой ее оставил: аэростаты заграждения в небе, синие фары по ночам, встревоженные, испытующие взгляды москвичей, которыми они встречали и провожали каждого военного.

Но хотя его мысли были захвачены великой битвой на подступах к Москве, тревога за Дальний Восток все крепла. Здесь в тыл защищавшейся от фашистов страны были выдвинуты ударные войска Японской империи. Вдоль границы стояла в боевой готовности одна из сильнейших армий капиталистического мира — Квантунская армия. После нападений Германии на Советский Союз ее численность удвоилась. Положение становилось все более напряженным, угрожающим: Япония могла нанести удар в любой момент…

«Да, только бить, а не отбиваться», — повторил про себя Георгий Владимирович.