Я подходил со стороны улицы Карла Маркса – ее действительно переименовали, сейчас она называется Старой Басманной. Сергей уже какое-то время был там: он подошел со стороны улицы Казакова. Что касается Максима Борисова, то он приехал домой, как обычно, на собственной «шестерке».

Максим поставил машину на парковочную стоянку, запер дверцы и направился к подъезду. В это время я как раз сворачивал с улицы во двор дома, вертя головой по сторонам – выискивал Сергея.

Дальше вое произошло очень быстро. Думаю, что вся сцена заняла не больше минуты. Из-за деревьев к Максиму метнулась тонкая высокая фигурка.

Немедленно раздался крик – скорее, пьяный рев, а не крик – «Костя, не смей!» – и наперерез фигурке бросился кто-то высокий и грузный. Это был, конечно же, Сергей. Я не мог его разглядеть ранее, потому что он скрывался за дальним от меня углом дома.

Раздался выстрел. Вскрик. Еще выстрел. Стон. Дикий вопль: «Папа! Папочка! Не-е-е-ет!» И еще один выстрел. Удивленное матерное восклицание. Какие-то слова. И еще выстрел. И еще один. Высокая вибрирующая нота: «А-a-a-a-a-a-a-a!» И звериное рычание...

Мне стало необыкновенно страшно, я хотел было броситься бежать, но на земле лежали… я не поверил своим глазам… лежали три фигуры, а Костя стоял, полусогнувшись, над одной из них и зажимал правую руку между коленями. Откуда взялся четвертый человек? И почему он тоже лежит?

Очень медленно, на трясущихся ногах я приблизился к Косте. Он стоял в изломанной позе и дикими белыми глазами смотрел на лежавшего человека. Это был Сергей.

Когда Сергей увидел, что к Максиму Борисову бежит высокая фигурка, он сразу же узнал Костю. «Не смей!» – завопил он и бросился наперерез. В голове играла водочная удаль, ему казалось, что он очень ловкий и быстрый, вот сейчас он подбежит к Костику и вышибет из его руки пистолет. Но Костя не стал дожидаться, когда пьяный отец – а он, конечно же, сразу узнал отца, – добежит до него своей шаткой походкой. Костя вскинул руку с пистолетом, целясь в Максима Борисова, и нажал спусковой крючок. Чего он не ожидал – это того, что отец прыгнет. А Сергей действительно прыгнул, откуда взялись силы, неизвестно, он понял, что не успевает, и всю энергию тела вложил в прыжок.

И тут в него вошла пуля из «зауэра».

Она ударила в грудь и словно остановила тело в полете – такая маленькая пуля, такое большое тело, – Сергей почувствовал очень сильную боль, ему на миг показалось, что вот, наконец-то большая черная жаба убита, а в следующую секунду понял, что убит он, что тот самый кусочек свинца все-таки ворвался в его плоть, разорвал мышцы, ткани, нервные волокна, раздробил кости и пресек дыхание; Сергей хотел вдохнуть глубже, но не мог, это было невыносимо больно, и воздух куда-то уходил, и опять этот тяжелый, скользкий, стелющийся запах, отдающий псиной и мокрым песком, «фотография воспоминания», и к нему примешивалась мазутно-сивушная вонь, и стало очень страшно: неужели моя жизнь, в которой было так много хорошего и интересного, и веселые и молодые мать с отцом, и как я тонул, трехлетний, в Москве-реке и мать меня выхватила из воды, и первый раз в цирке, и залитый солнцем «Артек», и школьный театр, и первая любовь, и вторая любовь, и третья любовь, и дети, такие замечательные дети, и Катя, чудная Катя, и университет, и стройотряды, и как я играл на гитаре, без особого слуха, но мне нравилось, и все слушали, и тысячи прочитанных книг, и сотни изданных мною книг, и десятки написанных песен, и сотни напечатанных статей, и десятки неопубликованных повестей и рассказов, и множество друзей, как же много было у меня друзей, и было много денег, и было безденежье, и все города, в которых я побывал, и все города, в которых я не побывал, и Жука, самая добрая и прекрасная собака в мире, и потерянный Костик, и потерянный Коля, и потерянное мое издательство, и потерянное мое поколение, потому что все поколения в какой-то степени потерянные, это Хемингуэй, и бедная-бедная-бедная Катя, и мама, что за волшебное, потрясающее слово – мама, какие громы гремят, кто это все стреляет и стреляет, без остановки, что их тут – целая армия, что ли, неужели моей жизни больше нет, и почему так тепло между ног, о боже, ведь я обмочился, как стыдно, обоссался, такой взрослый дядя, ай-ай-ай, и как страшно-страшно-страшно, чертова водка, проклятая водка, сколько же ее было выпито, и все из-за нее, и все наперекосяк из-за нее, даже прыгнуть не сумел, что это меня ударило в спину, Господи Всесвятый, это же еще одна пуля, в спину, откуда, кто, я уже ничего не чувствую, даже боли нет, ох как страшно, ног нет, нет ног, только что было тепло и мокро, а сейчас ничего нет, что это меня опять бьет, и как сильно бьет, как больно лицу, это асфальт, я лежу, нет, я умираю, и надо мной Костик, милый-милый-милый Костик, несчастный ты мой боец, я тебя так ничему и не научил, но ты пойми, боец, пойми, мальчик мой, нельзя убивать людей, никак нельзя, никогда нельзя убивать людей…

Костя сразу понял, что означал второй выстрел: в десяти метрах стоял неизвестно откуда взявшийся Тимур Анатольевич и целился-таки из своего «глока» в Максима Борисова, ах ты черт, не предусмотрел, это же страховочный вариант, но почему вдруг страховочный, ведь Тимур никогда не участвует в операциях, да еще с «глоком» «точка-сорок-пять»? Может, он вовсе не по душу Борисова? Душа «эм-бэ» на мне. За кем же он тогда пришел, ангел смерти? За отцом? А откуда он знал, что отец будет здесь? Подстроил? О, Тимур умеет подстраивать. И та странная «цель» в компьютере… Впервые в жизни он переслал мне прямое задание по Сети. А может, не мне? Ведь мы всё уяснили еще вчера, и время, и адрес. Тогда в расчете на отца? На то, что он, выстроив цепочку рассуждений, все-таки залезет в компьютер и догадается, что искать и где? Неужели Тимур подставил мне отца, а сам пришел страховать? Зачем? Зачем? Зачем? Еще одна инициация? Подлость! Подлость! Подлость! Не-е-е-т!!! Папа! Папочка! Папуля!!!

– Папа! Папочка! – закричал Костя во весь голос. – Не-е-е-ет!!!

В Сергее плескалась водка, и прыгнул он очень неуклюже, но зато получилось как раз на линию огня. Когда он принял на себя пулю Костика, коварная сила пьяной инерции продолжала разворачивать его в воздухе, и пуля из «глока» угодила точно посреди спины. Не медля ни мгновения, Тимур снова нажал на скобу, на этот раз пуля попала в Борисова. Все произошло так быстро, что тот не успел среагировать. При всей выучке, при всей тренированности – все же не успел, его рука уже шла к наплечной кобуре, рефлексы сработали быстрее, чем разум, но поздно: пуля вонзилась в левое плечо. «Ах, еб вашу мать! – это были слова именно Максима. – Сережа, ты-то здесь зачем? Я же тебе говорил – спасай сына…» Больше он ничего не сказал – третья пуля Тимура пронзила ему глаз, перемешала мозг и, выбив кусок черепа, ушла в синее пространство вечера.

Костик знал теперь только одно: его отец умирает, его нескладный, вдруг снова запивший отец, такой нелепый в попытке остановить смерть, умирает, и первая пуля была его, Кости, а вторую выпустил Тимур Анатольевич. Костя взметнул руку с пистолетом, чтобы прикончить подлого Тимура, черт с ними, с «группой», с наставниками, с «Факелом», – но он был лишь мальчик-профессионал, а перед ним стоял профессионал-мужчина. Четвертым выстрелом Тимур отстрелил большой палец Кости и вышиб из его руки «зауэр». Высокую вибрирующую ноту, почти писк, издал Костя. Но тут же смолк, сцепив что было сил зубы.

Неизвестно, что собирался сделать дальше Тимур – возможно, хотел добить Костика, не исключено, переводил прицел на меня, тупого, бессмысленного, окаменевшего свидетеля всей этой жуткой сцены, – но Костя сделал еще какое-то движение, после чего «роммель» страшно зарычал, схватился за лицо и рухнул на землю. Из его правой глазницы торчала рукоятка ножа.

Око за око…

Возможно, Костя многого еще не умел в своей маленькой неполной жизни, но в метании ножей он не знал себе равных. Что это было – самодеятельность или все-таки тренировки в клубе, я не узнаю уже никогда.